Нечестивое дело 
ГЛАВА 11
С усыпанного звездами неба на поле боя спустилась ночь. Склон холма испещряли походные костры; реконструкторы, притулившись перед тентами, пили из жестяных кружек, скребли ложками по тарелкам и разговаривали приглушенными голосами людей, которых занесло далеко от семьи и дома. При свете ламп они курили кукурузные трубки, разбирали и любовно чистили мушкеты – в очередной раз были возвращены к жизни и соблюдены старые ритуалы. Вместе с тем, среди деревьев то там, то тут синим светлячком мелькал огонек мобильного телефона – это тихонько звонили женам и подружкам.
Рядовой Терри Джонсон сидел у огня и перебирал струны банджо[1], извлекая из инструмента первые жалобные ноты песни «My Old Kentucky Home»[2]. Он играл негромко и задумчиво, почти сам себе, потому что было уже поздно, и большая часть подразделения улеглась спать, готовясь к долгому утреннему переходу. Кроме перебора струн, тишину нарушали только потрескивание костра да ржание из загона кавалерии, в котором нескольких десятков лошадей тоже устраивались на ночлег.
– Знаешь что-нибудь «Coldplay»[3]?
Джонсон вздрогнул от неожиданности. Фил Ойлер – он же рядовой Норволк Петтигрю – присел на бревнышко рядом с ним.
– О, привет, Фил.
– Зови меня Норри, – Ойлер прислонил мушкет к одному из больших камней, складывающих кострище, и принялся протирать штык замшей. – Это была кличка Норволка.
– Круто, – Джонсон хотел отложить банджо, но Ойлер остановил его:
– Нет, старик, играй дальше. В лагерях именно так поддерживали дух солдат, – он достал из-за пазухи помятую металлическую фляжку и скрутил колпачок. – Виски?
– Спасибо, – Джонсон сделал обжигающий глоток.
Виски было хорошее, с мягким вкусом – возможно, и не такое, какое пили парни полторы сотни лет назад, но как знать. Это Юг все-таки, может, оно тогда было еще лучше.
– Спасибо огромное.
– Кстати, самая натуральная военная фляжка, – заметил Ойлер. – Тысяча восемьсот шестидесятые.
– Здорово.
– Я немало заплатил за нее, но она того стоит, – он замолчал, разглядывая фляжку. – Ты знаешь еще какие-нибудь песни?
– Мало, если честно. «Foggy Mountain Breakdown» да первую часть «The Rainbow Connection»[4], вот и все.
Ойлер вздохнул, отложил штык на отрез ткани и снова присел к костру. Потом они молчали, а Джонсон бездумно перебирал струны и думал, о чем бы завести разговор. Он был новичком в подразделении – пришел сюда несколько месяцев назад, после того, как жена упорхнула к какому-то найденному на просторах интернета стоматологу. Одиночество заставило его искать людей со схожими интересами. Он плохо знал Ойлера – только то, что парень продает страховые полисы, и что у него есть семья в Атланте. А Ойлер совсем не возражал против тишины. Он, ободряюще кивнув, снова протянул фляжку, и Джонсон глотнул еще виски. Ночь вступала в свои права, и мрак продолжал сгущаться, пока все за пределами костра не утонуло в тенях.
– Будто на дворе в самом деле тысяча восемьсот шестьдесят третий, – заметил Ойлер. – Правда? Так тихо.
– Ага.
– Эй, я тебе сейчас покажу кое-что, – проговорил Ойлер переменившимся голосом, мягким и странным.
Пламя перед ними потрескивало и дрожало, завораживая.
– Что?
Ойлер не ответил. На секунду огонь притих, подпустив темноту совсем близко. Когда пламя ожило, Джонсону на мгновение показалось, что вокруг шеи собеседника что-то есть. Потом видение исчезло, превратившись в игру теней. Он протер глаза: «Наверное, все дело в виски. Уже мерещится всякое».
– Фил…
– Зови меня Норри, – Ойлер улыбнулся. – Ты видел?
– Что я должен был увидеть?
– Я знаю про Джубала Бошама больше, чем рассказываю, – проговорил Ойлер. – Гораздо больше.
– Ты про Дэйва?
Ойлер помотал головой и снова улыбнулся:
– Он дал мне померить… ну, знаешь, повесить себе на шею. И мне понравилось.
Терри, пошатнувшись, встал – кажется, он опьянел сильнее, чем думал. Определенно пора на боковую.
– И куда это ты собрался? – ласково спросил Ойлер.
– Я… я просто…
Внезапно сильная боль пронзила ногу. Джонсон посмотрел вниз и увидел, что Ойлер воткнул штык ему в сапог, буквально пригвоздив ступню к земле. Не успел Джонсон закричать или попытаться освободиться, как Ойлер выдернул лезвие и свалил Терри на землю, зажимая ему рот и вжимая в грязь всем весом. Джонсон хотел вырваться, но Ойлер оказался слишком силен. В ходе борьбы кто-то из них столкнул банджо в костер, и теперь инструмент тихо и зловеще потренькивал в огне. Лицо Ойлера оказалось рядом, так близко, что Джонсон щекой чувствовал щетину на его подбородке и дыхание, пахнущее виски. «У него на шее нет петли, – мысли путались. – У него на шее ничего нет…»
– Война – это Ад, – прошептали ему на ухо.
Ойлер казался невероятно сильным – живая машина, комок сплошных мускулов. Джонсон смутно ощущал запахи, волнами идущие от его тела – спиртное, табак и что-то еще, вонь заросшего плесенью погреба.
– Добро пожаловать в Ад.
– Пожалуйста, – пробормотал Терри в чужую ладонь.
– Бери в рот.
– Что?
– Что слышал.
Джонсон опустил взгляд и увидел лезвие штыка у своего подбородка.
– Пожалуйста. Не надо.
Ойлер вздернул штык вверх, Джонсону в зубы. Терри подавился, когда скользкий металл заполнил его рот, а боль прошила порезанные губы и язык. В носовых пазухах мигом заклокотало соленое тепло.
Джонсон иногда размышлял, о чем думают люди, когда оказываются на грани смерти. Теперь он знал наверняка. Мысли обратились к родителям, к гулящей жене, к сестре в Нью-Джерси, ко всем вещам, которые он не сделал и не сделает уже никогда. Он пытался заговорить, но не смог выдавить ничего, кроме нескольких отчаянных скулящих звуков. На глаза навернулись слезы и покатились по щекам. Звезды начали терять привычные очертания – задрожали и поплыли на край вселенной, и в этом уже не было ровно никакого смысла.
Не отпуская его, Ойлер начал бормотать что-то, выговаривая слова на непонятном языке. Потом он двинул штык глубже – и все исчезло.
