Вспомни

       Я знаю, что отец ведет дневник. Он прячет его в дорожной сумке и, когда думает, что его никто не видит, вынимает и пролистывает.
       Дневник толстый, в потрепанной кожаном переплете и с пряжкой. Ему, наверное, лет сто. Ну, ладно, не сто... Но десять - точно. До чего же любопытно, что он там прячет? Воспоминания о маме? Старые фотографии? Уж не туда ли пропала то черно-белое выцветшее фото из нашего старого альбома, который отец всюду таскает с собой в багажнике Импалы? У него еще краешек оторвался... и все мятое... Оно стояло в рамке на полке в комнате Сэмми. Не сгорело. Папа потом нашел его на развалинах - даже стекло не разбилось от жара, только закоптилось и треснуло в двух местах. Сэмми там три месяца. Крепкий малый. Глаза мутные, пустые, а между бровей складка, как будто он уже тогда решал в уме задачки по физике.
       Ненавижу физику.
       Мама на той фотографии была красивая. Я мало что помню на самом деле. Пожар помню, много огня. А маму смутно. Не знаю, может, я вообще помню не маму, а старые фотографии из альбома, который отец хранит в багажнике?
       Отец что-то прячет под кожаной обложкой, а мой отец - самый хороший отец на свете! Я бы тоже хотел вести какие-нибудь записи для потомков, но… я и дневник? Если Сэм узнает, он же засмеет и задразнит. Он ведь не в курсе, что у папы есть дневник. А я ему и не скажу. А кроме того, для дневника нужна тетрадка, как у папы, в кожаном переплете, иначе не интересно. Но я поглядел на цены… Очешуели они совсем! Тридцать баксов за кусок кожи и стопку листочков! А я еще Митчу Уоллесу должен пятерку за прошлый четверг - продулся в покер. Митч блефовал, это как два пальца, но не пойманный не вор. В следующий раз надеру ему задницу. Слово Винчестера! Вот если бы пойти на охоту, забить оборотня и вырезать из его шкуры обложку…
       Правда, я все равно не знаю, что там писать, в этом дневнике. Хоть бы одним глазком заглянуть в папин…

       Медленно сходим с ума. Невада, какой-то задрипанный городишко близ Голдфилда - не помню точно, все названия в кашу смешались. Жарища под сорок, кондиционер в комнате чихнул и скончался. Я пытался его починить, но он, видать, с концами. Дуреем от скуки и пота. Сэм валяется на кровати в одних трусах задом кверху и что-то читает, как будто ему все пофиг, а я уже перечистил все стволы, два раза вымылся в душе, съел три чизбургера и сорок семь раз отжался от пола.
       На сорок восьмом позвонил отец и сообщил, что вернется завтра. Что ж, еще сутки пялиться на голо... читающего Сэма.
       Хотя тут через квартал забегаловка есть. Пойти, что ли, на автоматах сыграть?

       А это оказался не призрак! Зомби. Видели, как гниющий труп выбирается из могилы и топает к тебе на полусогнутых с гортанным рычанием, а вонища такая, что слезы из глаз?! Вот и я не видел... Черт, обидно до ужаса. Отец мог бы взять меня с собой ...
       Но не взял.
       Два ночи.
       Мы торчим в мотеле и в четырнадцатый раз смотрим "Рассвет мертвецов". Сэм сидит рядом. Хлопья в его тарелке забыты. Он давно перестал ими хрустеть и теперь во все глаза таращится на экран. Забыл о том, что нужно делать вид, будто ни капельки не боится. Я вижу, как он мочалит уголок покрывала пальцами, чувствую, как прижимается ко мне боком и вздрагивает. Ничего, пусть привыкает, будущий охотник.

       Флагстафф, Аризона.
       Я дарю Сэму гильзу от отцовского Бенелли XM1014. Говорю, что собственноручно вытащил из кишок зомби. Радости у мелкого полные штаны. Даже как-то неудобно... Вдруг узнает, что я ее на дне отцовской сумки раскопал? Смотреть мне тогда на его надутую физиономию, не пересмотреть.

       Это чудо выменяло мою гильзу на сборник со стихами какого-то мужика. Роберта Берна... Или Бёрдса... Знал бы, что проср... профукает, оставил бы себе.

       Великий день! Папа берет меня с собой на охоту! Хотя какая там охота: всего-то пробраться в архив и стащить пару рукописей, которые отцу отказались дать. Но это лучше, чем умирать от безделья в гостиничном номере рядом с братом, читающем стихи!
       Сэмми проникся ко мне сочувствием и решил морально поддержать. По-братски спасти от скуки.
       Я бы посмотрел телек, но, во-первых, у них тут не оказалось спутниковой антенны, а во-вторых, самого ящика тоже не оказалось. Нет, он гордо стоит на тумбе в углу, покрытый дюймовым слоем пыли. Древний - я, наверное, еще не родился, когда его выпустили. Но у него барахлит пульт и показывает единственный канал. Animal Planet. Ничего так канал, вот только надоели зверушки. За первые сутки просмотра я узнал все о мандрилах. Знаете, кто такие мандрилы? Это здоровые красножо... (Сэм зудит, чтобы я не ругался, ага) - короче, мандрилы похожи на Банни Бартона, школьного капитана команды по бейсболу из Хадсона, где мы с Сэмми в прошлом году учились.
       В общем, Сэм решил, что меня нужно развлечь. И развлек, как умел…

       - Дин, я тут стихотворение сочинил...
       И смотрит так выжидающе. Глазищи темные, влажные, как у щенка. Чувствую - пробирает. До косточек пробирает.
       С ума сойти, мой мелкий пишет стихи!
       - И что?
       - Хочешь, почитаю? Только обещай, что не будешь смеяться.
       Я чуть со стула не слетаю. Кое-как выдавливаю:
       - Обещаю.
       Он, ужасно нервничая, извлекает из кармана какой-то замызганный листок в клеточку, выставляет перед собой, откашливается и начинает с выражением читать:

       - Чего-то, видно, Бог не доглядел,
       Раз личный Демон на одном из моих плеч
       Вдруг захандрил, чихнул и захотел
       Уйти, чтоб лет на сто с ангиной слечь.

       Мол, все его труды - под хвост коту.
       Хоть бы один серьезный грех достался!
       Такую он в отчетах гнет пургу -
       Весь ад честной над ним обхохотался!

       Тут Ангел встрепенулся и сказал,
       Спустив босые ножки с правого плеча,
       Что он вообще-то тоже подустал
       И тоже - Бог простит! - уходит от меня.

       «Не ходишь в церковь», - начал пальцы загибать:
       «Не подаешь ни нищим, ни спасенным.
       Ну, сколько можно путь твой освещать?!
       Не дармовой же свет! Божественный. Казенный».

       И дружно руки сжав в один кулак,
       Один рогатый, а другой святой
       В потусторонний двинули кабак
       По стопке пропустить за мой покой.

       И вот я думаю, так что ж, теперь никто
       Не будет счет вести моим грехам?
       Наказывать и упрекать за то,
       Что повернул я не туда, не там?

       Но если Ангела и Беса удалить,
       То, Господи, помилуй и прости!
       На чьи же плечи я тогда смогу взвалить
       Ответственность за все свои грехи?

       То, что он закончил, я понимаю по его багрово-красной физиономии и невнятному бормотанию:
       - Ну, что скажешь?
       А что я могу сказать?
       Что замкнутые пространства и отсутствие телевизора вредно влияют на моего брата-зануду? Или что у него талант к рифмоплетству?

       Кто же знал, что в том архиве целый выводок призраков? В двери были встроены кодовые замки, шифр из семи букв и цифр.
       Сэмми злится на отца за то, что тот послал меня в архив одного: через вентиляционную шахту, ведущую из туалета на первом этаже. Но папа бы сам не пролез, я и то едва в трубе поместился. Порвал джинсы об решетку и потянул запястье... В общем, отцу без меня никак было не справиться. Всего-то требовалось найти 17-й стеллаж и забрать дело №1559. Чье-то свидетельство о рождении Бог знает за какой год.
       А вместо этого пришлось уносить ноги, потому что из оружия у меня при себе только фонарик оказался, да и тот погас…
       
       Сэмми ревет. Увидел меня и в слезы. Ну, подумаешь, щеку распорол! Шрамы украшают мужчину. А Сэмми - сопли бахромой. Рубашку мне насквозь промочил.
       - Ладно тебе, мелкий, мужик ты, в конце концов, или барахло? - поднимаю зареванную мордашку и смотрю в глаза - здоровущие, переполненные слезами. - Все в порядке, Сэмми! Папа никогда нас в обиду не даст. Вот вырастешь, тоже пойдешь на охоту... Что?
       - Вес... селый толс... стячок тебе Сэмммми.
       Господи.

       Приехали в Мэрисвейл, Юта.
       Похоже, отец решил тут обосноваться на предстоящий учебный год. Снял нам домик с видом на подворотню и мусорные бочки.

       Папа снова уединился в кухне со своим дневником. Закрытая дверь как будто говорит: не входи. Только полоска света над полом... Он редко закрывает двери: мне иногда кажется, что когда он дома, то просто боится отвести глаза, боится, как бы мы с Сэмом... ладно, как бы Сэм ни выпал из его поля зрения. Может, действительно кажется. Я ведь присматриваю за этим чучелом, куда от него денешься.
       Я стою в коридоре, прислонившись плечом к стене, и слушаю, как скрипит по бумаге шариковая ручка. Сэмми в комнате, "Капитан Планета" пошел на третий заход за сегодняшний вечер, а в коридоре удивительно тихо. И я уже забыл, зачем вышел из комнаты.

       Времени пол одиннадцатого вечера. Отец еще не вернулся. Ему звонили из какой-то конторы по поводу работы, и он ушел после обеда.
       Сэм который день сам не свой. Молчаливый, задумчивый и напряженный. Папу это не настораживает, а может, он просто ничего не замечает. Зато я замечаю. Обычно Сэмми шатается по двору: ищет пиратские клады и таинственные знаки на деревьях и стенах...
       
       - Эй, Дин, гляди! Под тем дубом должен быть зарыт пиратский клад! - он выдергивает ладошку из моей руки и со всех ног бросается к старому кривому дубу толщиной в три обхвата, не меньше. Я смотрю ему вслед и мне смешно: идиотские зеленые штанишки, перешедшие Сэмми от меня по наследству, едва достают до его тощих щиколоток. Иду за ним прежним размеренным шагом: что я, дите малое, чтобы кидаться, как угорелый, на деревья?
       - Дубина, - говорю, - пиратские клады зарывают на островах! А тут континент.
       - Тогда это ацтекский клад, - упрямо гнет мелкий. - Смотри!
       И тычет пальцем в какую-то закорючку, нацарапанную на коре то ли ножиком, то ли гвоздем.
       - Дьявольская метка! - он сияет. Все его лицо светится. В глазах неописуемый восторг, а на щеках трогательные детские ямочки, от которых тащится даже пуленепробиваемая карга миссис Мастерс из соседнего дома. Солнце бьет в глаза, путается лучами в его давно не стриженных волосах, а мне вдруг кажется, что он похож на один большой, лохматый комок счастья. Моего счастья. И если я смогу ухватить его, сгрести в охапку, прижать к себе, сберечь и не отпускать никогда-никогда, я буду счастлив.
       
       ... Он стащил из кухни нож и держит его под краем матраца. Думает, я об этом не знаю.
       Он уже два раза будил меня посреди ночи, вскакивая на постели и хватаясь за эту свою зубочистку. А три дня назад...
       
       Я распахиваю глаза в полутьму, чувствуя, как колотится сердце. Пот выступает на коже, от него сыро и противно под холодным пододеяльником. Меня трясет. Такое бывает при резком перепаде температуры: в комнате прохладно, а под одеялом - печка.
       Я хочу пошевелиться, но вдруг замечаю странную деталь: Сэмми сидит до пояса закрытый одеялом, прямой, как столб, и не шевелится. Черный силуэт на фоне серо-синего окна, которое от уличных фонарей все в жутковатых пятнах света.
       
       ...Он не знал, что я проснулся, а я не стал спрашивать. Может, ему приснился кошмар? Мне тоже иногда снятся кошмары.
       Мы однажды с Дэвидом Хазелхоффом громили мертвецов. Классный кошмар был! В зале был не застеленный диван, а рядом стояла гигантская хэллоуинская тыква с глазами и открытой пастью. Хазелхофф поворошил простыни на диване, и вдруг наткнулся на человеческую ногу. Сдернул простыню - а там голый мертвец! Вот как чувствовал, что он встанет... Ну, он и встал. Я выхватил пистолет - отцовскую Беретту, - и как начал палить грецкими орехами! Ништяк. Я - Бэтмэн... нет, я круче Бэтмена! В общем, трупаков мы с Дэвидом перестреляли.
       Было немного не по себе. Все-таки, орехи - не пули. Но это, наверное, были какие-то навороченные орехи, потому что от них у мертвецов взрывались головы и мозги брызгали во все стороны.
       Мне еще много чего снилось. Самолеты снились. Это от передозировки "Лангольеров". Но я ни разу не вскакивал посреди ночи в холодном поту и не хватался за нож или Игл. А ведь я столько раз бывал на охоте. Я видел их в живую, всех этих мертвяков. И призраков. И штригу. А Сэмми не был. И пожар он совсем не помнит. Или говорит, что не помнит?

       Краешек подушки неприятно врезается в щеку. Нужно пошевелиться и поправить, но я не могу. В комнате темно, Сэм тихонько сопит на соседней кровати, а под дверь пробивается тусклая полоска света. Не из коридора - из кухни. Отец только что вернулся, и я слышу, как он шлепает босыми ногами по полу и сквозь зубы ругается. Может, встать и спросить, в чем дело?
       Я уже почти решаюсь, когда в голову приходит другая мысль. Он и сам справится. Он ведь не любит, когда кто-то из нас, я или Сэм, видит его таким. Уставшим и раздраженным.
       Наверное, я поступаю правильно. Он еще какое-то время шумит в ванной: чем-то щелкает, шелестит... Достает аптечку? А потом ложится спать. Едва слышно скрипит диванная пружина под его весом, и я, наконец, расслабляюсь. И выдергиваю проклятый уголок подушки из-под щеки.

       Утро. Голова чугунная. Не спал полночи, ждал отца.
       Вспоминаю, что дождался, вспоминаю, как он ходил по ночному дому. Слышу его голос:
       - Сэм! Дин! Проспите школу!
       И тут на меня обрушивается чье-то тело. Нет, ну, чье, понятно!
       - Ты, мелкая зараза! - взвиваюсь, хватая засранца за щиколотку. - Иди сюда!
       Он хохочет и пинается.
       - Ай, блин, ты мне в глаз засветишь! Какой бес в тебя вселился?!
       Мне действительно не нравится это веселье. Какое-то оно фальшивое, показное.
       - Сэмми?
       Мне едва удается утихомирить братишку и поймать за оба запястья... И он вырывается. Смотрит мне в глаза всего секунду - и резко отдергивает руки.
       - Пусти!
       И пулей вылетает из комнаты.
       Что это было?
       Я размышляю об этом, топая из комнаты в кухню, где отец уже поставил на стол сковороду с яичницей. Ненавижу жаренные яйца!
       Не успеваю сказать об этом отцу, потому что замечаю кое-что еще. У него правая рука, как не живая: пальцы плохо работают. Делаю вид, что ничего не вижу. Хотел бы он получить порцию моего сочувствия и вопросов?
       - Дин, не нальешь кофе?
       - Да, пап.
       Выполняю просьбу и ставлю чашку... слева от него. Черт! Он только глянул на меня и отвернулся, но я успеваю увидеть, как улыбаются его глаза. Губы сжаты в полоску, а глаза смеются...
       Ну, что мы за семейка ненормальных, а?
       - Яичница, - ворчит Сэм, останавливаясь на пороге и морща нос. - Ненавижу жаренные яйца!
       - Молчи, мелкий, - криво ухмыляюсь. - Садись и ешь, что дают.
       И наваливаю ему полную тарелку!

       Я дурак, дурак, ДУРАК!!! Как я мог такое пропустить? Как я мог спокойно дрыхнуть, в то время как ОНО тянуло лапы к Сэмми? А если бы я не проснулся? Если бы Сэм попытался сам справиться с НИМ своим дурацкий ножичком для хлеба? Оно бы утащило его? Уволокло длинными черными ручищами под кровать?
       Дурак... Отец что сказал? Приглядывать за Сэмми, а я... ох ты, черт...
       Не могу придти в себя. Дурно, тошнит. Сэма вырвало в ванной, еле до раковины добежал. Я его умыл, отправил на кухню, накапал каких-то вонючих капель (пастор Джим советовал от бессонницы и ночных кошмаров, а папа не знает, я их прячу, чтобы не увидел)...
       
       Снова просыпаюсь в поту. Воздух кажется ледяным и кусает за голую кожу. Футболка противно липнет к телу, запах пота из-под одеяла еще не тяжелый, но уже густой - на той самой грани, когда просто запах превращается в вонь. Первая мысль - о ванной - выветривается из головы быстрее, чем успевает окончательно сформироваться.
       Эта штука... она такая здоровенная и черная. Вижу ее краем глаза... даже не ее, а ее движения - колебания черноты. От нее исходит жуткий, леденящий холод.
       Морра...
       "Страслая и ужаслая"...
       Ты помнишь, Сэмми, помнишь...
       Идиотская мысль вспыхивает в голове. Старая сказка Туве Янсон, которую так любит Сэм, кажется, оживает перед глазами.
       Не знаю, что это за тварь, но руки у нее, как щупальца, длинные и гибкие. Выскальзывают из-под кровати, обхватывают Сэмми поперек груди и давят, давят, давят... Слышу, как трещат ребра, как последний хриплый выдох срывается с его губ. У меня перехватывает дыхание, и за то время, что я подтягиваю руку и нашариваю под подушкой рукоять ножа, кажется, будто я разучиваюсь дышать.
       Чистое железо вспарывает мрак, и я почти вижу, как разлетаются в разные стороны его клочья. Пронзительный, нечеловеческий визг, отрубленные черные руки падают на пол, конвульсивно дергаются и извиваются, а обрубки, брызгая чернотой, втягиваются обратно под кровать. Стаскиваю Сэма с кровати.
       - Жив? Господи, Сэмми, жив... - втискиваю в себя, обнимаю крепко-крепко, запуская пальцы в его взлохмаченные волосы и зарываюсь в них носом, пока он пытается отдышаться.
       - Дин, - шепчет он.
       - Все нормально, все нормально, - повторяю, утягивая его за собой все дальше и дальше от кровати. Что-то впивается в голую подошву - шиплю от неожиданности и боли.
       - Дин, меня сейчас вы... вырвет...
       
       Сэмми не спит. Сидит в кресле, поджав коленки, и смотрит на меня. А я смотрю на отцовский Смит-Вессон, лежащий на подлокотнике дивана. У папы первая ночная смена на заводе, и мы одни. Одни против ЭТОГО.

       Насчет нового школьного директора, мистера Таккета, мы с Сэмом сходимся во мнениях.
       Глаза красные и навыкате (с перепою, что ли?), череп обтянут сухой, морщинистой кожей сероватого оттенка и как-то криво нахлобучен на шею. Еще потная плешь под лампочкой сверкает. Зато зубы - явно только-только от дантиста. Или из Голливуда. Ну, или из могилы, это уж кому что ближе.
       - Он мне не нравится, - глубокомысленно заявляет Сэм, как только мы спускаемся с широкого школьного крыльца и поворачиваем налево, на узкий плиточный тротуар.
       - Сущий вампир, - соглашаюсь я.
       - У него дома труп в шкафу.
       - Задушенная старушка?
       - Обескровленная соседка, - Сэм задумывается. - Нет. Не труп. Он держит соседку живой, чтобы пить ее кровь.
       - Проверим?
       - А вдруг он тебя укусит?
       - Почему меня?
       - Ты больше, - Сэм пожимает плечами.
       - А у тебя кровь вкуснее.
       - Откуда ты знаешь? Пробовал?
       - Ты мелкий. Как думаешь, почему ведьмы варят в котлах младенцев? Потому что они слаще!
       - Спорим, никакой разницы? - вскидывается Сэм и протягивает мне ладонь. Глаза нехорошо блестят.
       - Продуешься, - говорю и сжимаю его руку. - Ты уколов боишься.
       - Не боюсь!
       - Боишься. Стучишь зубами и зажмуриваешься, чтобы не видеть!
       - Зачем мне зажмуриваться, если уколы делают в задницу?
       - Потому что у тебя глаза на заднице, как у такийского демона.
       - Ах ты... - он налетает на меня с кулаками, но я успеваю увернуться, и Сэмми проскакивает мимо. Получает подзатыльник и поворачивается, обиженно глядя на меня исподлобья и потирая затылок.
       - Придурок, - говорит он сквозь зубы.
       - Сучка.
       - Скажу папе, что ты ругаешься.
       - Ну-ну. Схлопочешь еще.

       На широком лезвии охотничьего ножа пляшут блики от настольной лампы и горящего в коридоре светильника. Сэм сидит напротив меня на своей кровати, бледный и напряженный, и не спускает глаз с острого кончика ножа. Сильно пахнет медицинским спиртом - я протираю им лезвие, чтобы не занести в порез заразу.
       - Сейчас бы иглу для забора крови, - небрежно говорю я. Сэмми вздрагивает.
       - Долго ты там будешь возиться? - нервно спрашивает он.
       - Да все уже. Кто первый?
       - Ты.
       - Трусишь, малявка?
       - Еще чего.
       Ну, конечно, ему уже десять, он у нас ничего не боится, кроме уколов и "Рассвета мертвецов".
       - Тогда ты первый.
       - Почему это я? - Сэм хмурится и прячет обе руки за спину, упрямо наклоняя голову.
       - Потому что! Или давай руку, или я выиграл.
       Он смотрит долгим, пристальным взглядом, и я вижу испуг в его глазах. Потом он прикусывает губу и протягивает руку. Пальцы, холодные и влажные, слегка подрагивают в моих, когда я придерживаю его ладонь, чтобы сделать порез. Он вздрагивает - "ай!" - и смотрит, как по ладони ползет капля крови. Спустя несколько секунд я откладываю нож и протягиваю ему свою руку:
       - Пробуй.
       Идиотизм. Ничего более дурацкого мы придумать не смогли. Мне 14 лет, а я поспорил на то, чья кровь слаще!
       Сэм бурчит:
       - Только ты не смейся.
       И прижимается к моей ранке открытыми губами. До чего необычно... Немного щекотно, немного больно, немного приятно. Он кривится, вытирая рот тыльной стороной ладони:
       - Дрянь какая.
       - Сам ты дрянь.
       - Моя вкуснее, - заявляет он, лизнув свою руку, хотя по его лицу не скажешь.
       - Ты мне тут не блевани, - предупреждаю я. - А-то убирать заставлю.
       - Твоя очередь.
       - Зачем? Ты уже определил, что твоя вкуснее. Что и требовалось доказать. Я выиграл. Да здравствуют младенцы!
       - Дин! - возмущенно вскрикивает он. Эй, да малыш вне себя от гнева.
       - Уже 14 лет как Дин, - я усмехаюсь и встаю с кровати.
       - Дин!! - он хватает меня за локоть. - Так нечестно!
       - Почему? Мы же не договаривались, кто будет пробовать.
       Еще одна попытка уйти. Нужно вымыть руку и заклеить порез, пока папа не вернулся с работы. Чувствую, как кровь стекает и капает на пол - черт, я, кажется, переборщил.
       - Да ты сам боишься блевануть! - в отчаянии выкрикивает Сэм мне в спину.
       Ах, так! Так, значит?!
       Разворот - и мы с ним застываем нос к носу. Он меня ниже на голову, но у него как-то всегда получается вздергивать подбородок так, чтобы казаться вровень. Не говоря ни слова, я хватаю его за порезанную руку. Он дергается от боли, шипит сквозь зубы, и цепенеет, испуганно глядя на наши крепко стиснутые ладони. Кровь на них смешалась, она теперь общая, одна на двоих. И вкус у нее одинаковый.
       Но ведь я и раньше знал об этом, верно?

       - Сэмми, серая футболка или черная?
       Он отвлекается от тарелки с кукурузными хлопьями и наклоняет голову на бок, придирчиво щурясь:
       - Не поможет.
       - Не понял? - развожу руками, в которых болтаются футболки.
       - Джоанна Линкс из десятого "C" ходит с Морганом Доунсом, - Сэм заправляет в рот очередную ложку хлопьев и продолжает с набитым ртом. - А этот Морган - просто одноклеточное чмо и дегенерат.
       - Ты сомневаешься в моем обаянии, чучело?
       - Нет, только в твоем благоразумии.
       - Ого, Сэмми выучил новое умное слово.
       - В отличие от тебя я знаю много умных слов, - он осторожно опускает опустевшую тарелку в раковину. - И кстати, я теперь буду собирать шоколадные яйца с пингвинами.
       Час от часу не легче!
       - Зачем?
       - Просто... - Сэмми пожимает плечами и выходит из кухни. - В моем возрасте нужно что-нибудь коллекционировать. Это дисциплинирует и развивает усердие и волю.
       - А в моем возрасте нужно встречаться с девчонками! - кричу я ему вслед. - Это развивает потенцию!

       - Сэ-э-эм?
       - Дин, где ты был?! Ты... ты... - Сэм пыжится, но слова даются ему с трудом. - Знаешь, сколько времени?
       - Много...
       Он пыхтит от досады и возмущения и не придумывает ничего лучше, чем пнуть меня по лодыжке.
       - Оооох, - вырывается из горла, и я хватаюсь за дверную ручку, чтобы не упасть.
       - Дин? - настороженно. - Эй, ты чего?
       И тут он догадывается, наконец, включить свет. Хвала небесам! Теперь помимо нестерпимой ломоты во всем теле мне еще и режет глаза яркий свет.
       - Дин! - Сэмми издает вопль, достойный Фаринелли-кастрата.
       Должно быть, выгляжу я даже поганее, чем себя чувствую.
       - Где ты был? Что стряслось? Кто тебя ТАК? - тараторит мелкий, и я вижу, как у него дрожат губы, а глаза предательски краснеют и становятся влажными.
       - Вот только без соплей, ладно? - ворчу я, расстегивая порванную, грязную рубашку. - Лучше лед принеси и разведи марганцовки в чашке. Только смотри без крупинок!
       Сэм шумно выдыхает, несколько раз кивает, пятясь в сторону кухни. Разворачивается и исчезает за дверью. Я снимаю ботинки нога об ногу, потому что каждое движение отдается в теле болью, и я боюсь, что если наклонюсь, в глазах потемнеет, и я попросту завалюсь на пол. Ох... Хорошо меня отделали...
       Пока Сэм возится с марганцовкой, я иду в ванную и полощу рот холодной водой. Это поможет остановить кровь.
       - Дин? - испуганный голос Сэма доносится из-за спины. Не оборачиваюсь. Зачем? Чтобы он увидел, сколько крови натекло от выбитого зуба?
       - Дин... - голос переходит в шепот, и в следующее мгновение холодная ладошка ложится мне на лопатку. Сначала кажется, что я вздрагиваю от боли. Или холода. У Сэмми мокрые и ледяные пальцы, потому что он выковыривал из формочек лед из морозилки и ссыпал его в пакет. Но потом понимаю, что ни боль, ни холод тут ни при чем. Я стою, опираясь на края раковины обеими руками, изо рта капает розовая вода с густыми красными разводами слюны и крови, все тело в синяках, которые завтра станут желто-фиолетовыми. Я был с Джоанной Линкс в кино: мы ели попкорн и целовались на заднем ряду полупустого кинотеатра. Я подрался с Морганом Доунсом и его дружками, которые ждали снаружи, - один против троих! Моргана увели со сломанной челюстью и запястьем. Я бы ему и второе запястье сломал, если бы нас не растащили. А я отделался выбитым зубом и кучей синяков - по сравнению со сломанными костями это пустяки, царапины, а царапины на мне заживают, как на кошке! И вот теперь Сэмми гладит меня по спине, едва касаясь, будто боясь причинить еще больше боли. И мне хорошо... Черт, ХОРОШО, потому что каких бы глупостей я ни натворил, мне есть к кому вернуться.
       У Сэмми удивительные руки - нежные и ласковые, как у девчонки. Или как у мамы. И я мог бы стоять так вечно и мурлыкать от удовольствия... Но личное пространство, чувак!
       - Лед принес? - чуть грубовато бросаю через плечо.
       Он протягивает пакет, полный обтекаемых прозрачных кубиков.
       - Спасибо. Выйди, я... приму душ.
       Сэм отворачивается, чтобы уйти, и что-то бурчит себе под нос.
       - Что? - окликаю я.
       - Надеюсь, она того стоила, - повторяет он громче и хлопает дверью.

       - Это что такое?
       - А? - Сэм отвлекается от своей математики, над которой корпит уже второй час. Поворачивается ко мне и бледнеет. - Эй, не трогай, это мое!
       - Ага! - выдергиваю из-под его матраца какую-то замусоленную картонную папку с тряпичными веревочками. Где только взял эту седую древность? На раскопках жилищ первых поселенцев?
       Сэм вскакивает со стула и мгновенно оказывается рядом, тянется к папке - отдергиваю руку. Поднимаю выше - подпрыгивает, пытаясь выхватить.
       - Дин! Ну, Дин, отдай!
       Ага, сейчас! Смеюсь и уворачиваюсь от его цепких тощих ручонок, но внутри как-то... неспокойно. Мысли крутятся волчками, наскакивая одна на другую, и вместо того, чтобы сдернуть дурацкую папку и посмотреть, что же там, внутри, я продолжаю плясать по комнате, отбиваясь от братишки.
       Сэмми десять. Всего десять!
       Это ж получается, он меня обскакал?
       Я в его возрасте не думал, ни о чем, кроме охоты!
       Где он взял этот журнал?
       Кто-то совращает моего мелкого?
       Найду и жопу надеру!
       А если бы отец нашел?
       Мне бы влетело за то, что не уследил?
       Или за то, что сам ему ЭТО купил?
       - Дииин, - хнычет брат. - Дин, верни, это не твое.
       - А если я отцу расскажу? - спрашиваю. - Будешь ему втирать, что тебе просто захотелось уточнить, откуда берутся дети? С научной точки зрения?
       - Чего? - у Сэма глаза распахиваются так широко, что занимают почти пол лица. Он забывает моргнуть, отступает на шаг, позволяя мне, наконец, развязать засаленные веревочки и вытащить на свет...
       - Что за хрень, - бормочу я, когда из папки один за другим начинают выскальзывать ксероксные листочки.
       - "Адский Протей, или тысячеискусный изобразитель", Эразм Франциск, - угрюмо произносит Сэм.
       - Ты что... - не нахожу слов. - Сдурел?
       - Почему? - с вызовом спрашивает мелкий.
       - Это же муть несусветная... Что ты в этой белиберде понимаешь, малявка?
       - Сам малявка, - обиженно ворчит Сэм, собирая с пола рассыпанные листки, пока я пролистываю те, что остались в папке.
       - Лучше бы комиксы читал.
       - Я хочу знать, что за тварь была у меня под кроватью.
       - Отец ее изгнал.
       - Ну и что?
       На это мне ответить нечего.
       Только самому от себя становится смешно. Подумать только: порнуха у Сэмми под матрацем! Ха-ха-ха!

       Время половина третьего, а его все нет. Господи, где он?! ГДЕ ОН!!!
       Я облазил все подвалы в доме и чердак, я был "У Джо" за углом и в "Марк`н`Тони", который через два квартала. В школе, в парке, у миссис Мастерс. Обзвонил всех его одноклассников, чьи телефоны нашел в блокноте - да, да, да, черт побери, я залез в его рюкзак, разворошил все тетради и пенал! Он надуется на меня, когда увидит, и будет ныть, и строить из себя оскорбленное достоинство, но вероятнее всего нажалуется отцу, чтобы тот промыл мне мозги.
       Плевать.
       Пастору Джиму я звонить не стал. Если отец узнает... Черт, черт, ЧЕРТ!!!
       Папа на ночной смене.
       Где же ты, мелочь... Клянусь, я сдерну с тебя штаны и высеку ремнем вместе с пряжкой, только попадись! Места живого не оставлю!
       Только вернись... Ну, вернись же, Сэмми...
       Комната слишком маленькая. Четыре шага вперед и столько же в сторону. Учебники, тетрадки, фломастеры, машинки, футболка с космическим корабликом из "Полета навигатора" - уже заношенная до дыр. Сжимаю ее в кулаках и сижу, покачиваясь из стороны в сторону. Глаза дерет, в горле щекочет, еще немного - и взвою. Потому что я кретин. Потому что нельзя было на него кричать. Потому что он просто выскочил из дома, а я, вместо того, чтобы рвануть следом и вернуть его, проорал: "Ну, и катись, отсюда, сучка!" Сучкой - на Сэмми...
       Разбил костяшки об косяк, когда понял, что его нет уже слишком долго. От злости, от досады, от страха... Ненавижу его. Мелкий, сопливый гаденыш! Неужели он не знает, насколько там опасно?! Отец ему даже из комнаты запрещал выходить, когда мы вместе на охоту уходили. Дверь запирал и ключ прятал. Так что все он знает, просто злит меня. Играет на нервах.
       Или нет?
       Я обегал все окрестности, звал его, разорался на всю улицу, пока какой-то урод со второго этажа не распахнул окно и не обматерил. А я даже ответить не смог. Внутри как будто черная дыра, тоска - словами не выразить. И снаружи все черно-белое, мутное, словно в тумане плывет и качается. Я, как пьяный, развернулся и поплелся домой.
       Без пятнадцати три по полуночи.

       До сих пор лихорадит.
       Приползло пугало огородное! Нарисовалось на пороге все в слезах и соплях. Джинсы на коленках разорваны, кожа под ними содрана, красная от крови и вся в земле и галечной крошке. Ладони исцарапаны.
       Растянулся на асфальте, когда убегал. Так ему и надо, недоумку! Будет знать, как в самоволку уходить.
       Отвешиваю ему подзатыльник. Пусть не думает, будто меня можно разжалобить парой царапин и щенячьими глазищами. Подзатыльник он мужественно стерпел - знает же, что заслужил, поганец. Зато когда я в ванной начинаю промывать ему раны на коленках, хнычет.
       - Дин, мне больно!
       Еще бы тебе не было больно, придурок. Сразу надо было домой возвращаться, а не болтаться черт знает где и не ждать, пока и кровь, и содранная кожа засохнут вместе с прилипшей грязью.
       Но вслух я этого не говорю. Малыш совсем расклеился. Еще пара обвинений - и ударится в рев. А я терпеть не могу, когда он ревет!
       - Терпи, Сэмми, - и все. Даже мелюзгой обозвать язык не поворачивается.
       Он сидит на краешке ванны, хлюпает носом, размазывая слезы по щекам грязными руками, и все шепчет:
       - Не говори папе, не говори папе, Дин, пожалуйста, не говори папе.
       Да уж, с папой надрывное "мне больно" точно не прокатит. Папа тебе так уши надерет, что мигом забудешь, где болело. Потому что главное папино требование - выполнять приказы и не нарываться.
       А как я могу ему не говорить? Он что, слепой? Не увидит драные джинсы и стертые в кровь колени?
       Но я пообещал... Черт побери, сколько можно врать отцу?! Сколько можно выгораживать это растрепанное чучело и распухшей физиономией? Сколько можно срываться и признавать свое поражение, глядя в эти доверчивые глазищи? Еще час назад готов был отходить его ремнем так, чтобы задница стала красно-синей, как у мандрила! И вот сижу перед ним, как болван, с коричневым от засохшей крови тампоном в руке и бурчу:
       - Ладно, мелочь, не дрейфь, не скажу, - как будто снисходительно так.
       Слава Богу, хоть обниматься не лезет, а-то я б ему еще тумака впаял. Терпеть же не могу!
       Дрыхнет. Кое-как сопли вытер, умылся и в кровать.
       А мне еще его джинсы стирать. Ну, вроде как специально порвали, мода такая.
       Я дурак.

       Кажется, папа забросил ту идею с чердачным гоблином и работает над каким-то другим делом.
       Он так часто делает: сначала копит информацию, а потом рассказывает, если требуется моя помощь. Иногда он рассказывает и раньше, если нужно вытянуть из кого-нибудь сведения. Тогда мы ездим по каким-то адресам, и я сижу рядом с ним в машине. Дышу горячим воздухом, от которого почему-то кружится голова. И слушаю отцовские рассказы: сухие, четкие сведения без комментариев: что, где, когда случилось, сколько жертв, кто виновен, какие подозрения и предложения. В такие моменты я не чувствую себя его сыном - только солдатом. Человеком, призванным выполнить свой долг. Чувствую ответственность, его доверие, его веру в меня.
       Половина моих школьных приятелей - настоящие придурки. Живут нормальной жизнью. Спят, едят, прогуливают уроки и треплют нервы предкам. В башках каша, как у Моргана. Все разговоры вертятся вокруг вечеринок, родительских запретов на пиво и травку, сисек Синди Кроуфорд, последнего уровня Prince Of Persia, бейсбола, скейтборда, велосипедов и навороченных байков. Ну, еще у кого длиньше и кто дрочит чаще (хотя тут я давно всех обставил на десять очков, ха!) И все это клево, но...
       Сэм бы сказал "я чувствую себя чужим". Сэмми вечно все драматизирует, как будто есть кто-то, кому интересны его жалобы. Ни фига подобного. Чужой - это когда ты влиться не можешь. Вот Тони Смит из девятого "D" - костлявая, прыщавая оглобля в очках. Вот это чужой. Все называют его белая ворона. И задница бабуина. А кто реально крут, тот не может быть чужим.
       Скорее дело в покровительстве. Мы с отцом защищаем их спокойную, сытую жизнь, чтобы они могли встречаться, обсуждая травку, игрушки, бейсбол и мотоциклы. Чтобы разбивали друг другу носы и называли это гордым словом драка.
       В Хадсоне в прошлом году я не выдержал и притащил в школу отцовский Смит-Вессон, так какая-то зараза стукнула директору, и тем же вечером отец меня разделал под орех. Зато так быстро я еще ни разу не зарабатывал авторитет.

       Отец снова закрылся в кухне со своей тетрадью. Ни звука не долетает. Но если подкрасться и прислушаться как следует, можно услышать скрип ручки...
       Сэм. Снова. Опять. В который раз.
       Сначала долго косится в мою сторону и ерзает на стуле. Грызет колпачок ручки, что-то черкает в тетрадке, ожесточенно листает учебник или какой-нибудь горе-справочник. Потом с решительным видом встает, пихает меня в бок и смотрит исподлобья.
       - Дин, не поможешь?
       Все. Потерянный вечер. А я собирался "Чужих" посмотреть.
       - Нет, - говорю.
       Пропускает мимо ушей.
       - Слушай. "Энн обожает 125, но терпеть не может 120. Она любит 343, но не выносит 340 и выбирает 512, а не 510. Какое число из приведенных ниже понравится Энн: 60, 62, 64, 66, 68"?
       - По-моему, твоя Энн просто дура.
       Он снова пропускает мимо ушей.
       Через два часа, красные и охрипшие от спора, мы догадываемся заглянуть в ответы.
       - Кубы, - разочарованно тянет Сэмми. - Я думал, тут что-то посложнее...
       - Какие кубы?
       - 125 это 5 в кубе, 343 это...
       - Черт подери, я пропустил "Чужих" из-за каких-то гребаных кубов?!
       - Ты их уже три раза смотрел, - возражает Сэм и, заметив мой недоверчивый взгляд, тихонько добавляет, - в кубе...

       Только я начинаю засыпать, как из темноты слышится неуверенный шепот Сэмми.
       - Дин, мы ведь с тобой не ублюдки?
       Вот как на это реагировать, а?
       - Нет, - говорю, - не ублюдки. А что?
       Сэм долго пыхтит, шмыгает носом и крутится под одеялом.
       - Джимми Кертис сегодня обозвал меня ублюдком.
       - Засветил бы ему в глаз и дело с концом, - зеваю, устраиваюсь поудобнее, заталкиваю край подушки под щеку и уже предчувствую сладкие сны с участием Джоанны...
       - Я ходил в библиотеку, - признается Сэм. - Посмотрел в толковом словаре.
       - И?
       - Я просто думаю... Ну, может, у слова "ублюдок" есть еще какое-нибудь неизвестное значение? Современное?
       Ну, не чудо ли в перьях, а?

       До чего же я истосковался по настоящей охоте! Чтобы с подготовкой, прощупыванием почвы, ночной засадой и грохотом выстрелов из Рэмингтона. И с запахом ночного ветра, травы и опасности... Черррт, столько месяцев затишья!
       Что поделать, когда оседаешь на одном месте, об охоте приходится забывать. Не придут же призраки к тебе сами, верно?
       Когда намечается охота, отец всегда становится напряженным и собранным. Не засиживается в кухне за газетой или у телевизора, начинает задерживаться после работы, а приказы отдает жестким тоном и по пятнадцать раз проверяет, все ли правильно поняли...
       
       - Я сегодня задержусь часов до одиннадцати. Нужно навести кое-какие справки в Монсвилле, это в тридцати милях отсюда.
       - Да, сэр.
       - Не забудь запереть двери и не открывай никому. Я подам условный сигнал.
       - Да, сэр, - устало.
       - Нож под подушку, ствол на тумбочку. С Сэма глаз не спускать.
       - Да, сэр.
       
       Не знаю, хорошо это или плохо. Временами мне хочется быть похожим на него: таким же жестким и крутым! От моего отца еще ни одна тварь не ушла, и это по-настоящему здорово. Но иногда... когда я замечаю взгляд Сэма, направленный ему в спину, мне хочется окликнуть его. Чтобы он оглянулся и тоже увидел этот взгляд. Такой потерянный, болезненный. В те моменты, когда "ладно, пап" меняется на "да, сэр", мне кажется, мы что-то потеряли.

       Сэм не разговаривает со мной уже двое суток. С того самого момента, как я поговорил с его приятелями.
       Но я же ничего не сделал! НИЧЕГО. Черт, я же не какая-нибудь безмозглая орясина, чтобы лупить сопляков, которые еще пешком под стол ходят! Ну, встретил одного после школы, ну, предупредил, чтобы оставили Сэмми в покое. Я же старший брат, или как? Я должен его защищать?
       А он прибежал на следующий день из школы и набросился на меня с воплями...
       
       Дверь распахивается, проворачивается на петлях и врезается в угол шкафа, стоящего рядом. Я не успеваю опомниться и сообразить, под которой диванной подушкой от меня лежит Игл - левой или правой, - как передо мной вырастает Сэм. Запыхавшийся, в распахнутой куртке, растрепанный и покрасневший от долгого бега.
       - Зачем ты все время лезешь! - выпаливает он. - Тебя просили за меня заступаться, а?
       Я поднимаюсь с дивана, делаю шаг навстречу.
       - Отвали! - и лечу обратно.
       Мелкий отпихивает меня с такой злостью, что становится не по себе.
       - Сэм? - ничего не понимаю. - Да что случилось? Я же просто...
       - У меня теперь не будет друзей! Со мной никто не хочет дружить! - в отчаянии выкрикивает он. - А ты... ты... Ты тупой-претупой, уродский-преуродский... дурак! Ты... Я тебя ненавижу!
       
       ... Он убежал в спальню и заперся там на ключ. Может, плакал, кто его разберет. Я не видел.
       Но он ведь не серьезно, правда? Он не может меня ненавидеть?

       - Сэм! Да ладно тебе дуться! Смотри лучше сюда. Отец принес Джекхаммер. 12-й калибр, весит как покрышка от Импалы. Десять патронов в барабане. Обещал дать стрельнуть, когда поедем на полигон... Что?
       - Иди на фиг.

       - Ее называют Нахима, царица вампиров, истребительница счастья.
       Папа ставит кружку с кофе на стол рядом с тетрадкой в коричневом кожаном переплете. Что там у него? Какой-то справочник? Дневник? Впервые он не прячет его от нас. Сэм не сводит с тетради глаз, напуганный и завороженный. А мне не страшно. Куда бы я ни отправился, какие бы твари ни ждали меня во мраке, я не боюсь. Со мной отец.
       - Это элементал зла - один из обитателей Асия, мира материи и действий, - продолжает он. - Элементалы - это что-то вроде природных сил, опасные существа, причиняющие людям зло. Они не обладают душой, но живут среди людей, размножаются, питаются стихиями.
       - Короче, препоганые твари, - заключаю я, чтобы разрядить атмосферу.
       Сэм глядит на меня с укоризной.
       - Есть много добрых элементалов: свет, покой, красота - у них тоже свои имена. А есть, например, Сатана - противящийся Богу, или Люцифер - дух астрального света, Асмодей - ангел-истребитель, или Лилит - глава суккубов и ламий...
       - Вот лучше бы на нее завтра пошли, - усмехаюсь я.
       Сэмми чешет нос и смотрит на меня вопросительно.
       - Тварь орудует в соседнем городишке, Монсвилле, поэтому придется на пару дней уехать.
       - Я с вами, - быстро произносит Сэм.
       - Нет, - твердо говорит отец. - Ты остаешься здесь. Там какая-то чертовщина творится: пятеро женщин за последние три месяца возомнили себя вампирами и покусали родных и знакомых. Одна загрызла собственного сына.
       Сэм не возражает. Странно, почему он не возражает?

       Я просыпаюсь ночью оттого, что кто-то влез на мою кровать. Не успеваю схватиться за нож - ну, ладно, успеваю, но еще не вытаскиваю из-под подушки! - как над ухом раздается шепот:
       - Это я, Сэм.
       Следующие полчаса выслушиваю сбивчивые просьбы не ездить с отцом. Сэмми шепчет, захлебываясь словами, и мне кажется, что он снова ревет. Прикасаюсь к щеке - сухая. Провожу пальцами.
       - Дин, ты чего? - он отстраняется. В голосе настороженность.
       - Чушь ты тут несешь, чучело, вот чего. Я не должен ездить, потому что там опасно, и ты за меня боишься. Ну, Сэмми, хуже младенца! Что со мной может случиться, я же с папой?!
       Он молчит. Ох, упрямо молчит! Его упрямое молчание я отличу от любого другого. Бывает еще тупое молчание, когда сказать нечего. Или злое молчание, когда перебираешь в уме десятки крепких словечек. Это молчание - упрямое, и меня никак не оставляет ощущение, будто Сэм мне чего-то не договаривает.
       - Признайся, ты просто не хочешь оставаться один на выходные?
       Дурацкая шутка, но Сэм не смеется.
       - Придурок, - говорит он, шмыгнув носом. - Ты не понимаешь. Разве ты не видел?
       - Чего? - я действительно не понимаю.
       - Папа был взволнован.
       - Он всегда волнуется, когда намечается охота.
       - Да нет же! Очень-очень взволнован. Сильно-сильно.
       - Знаешь, если тварь и правда такая мерзкая, как отец ее описывал, то я тоже взволнован очень-очень сильно-сильно. Если тебя это утешит.
       - Я думаю, там что-то... серьезное, Дин, по-настоящему серьезное. Не какой-то там призрак или зомби...
       - Какой-то там? Да ты в штаны кладешь, когда по телеку "Рассвет" показывают.
       - Заткнись, - шипит Сэм. - Я серьезно. Дин, пожалуйста, не езди. Пожалуйста, Дин, ну пожалуйста...
       Он весь дорожит, вцепившись в мою футболку. Его дыхание ударяется мне куда-то в правое ухо, в шею, обжигает, кажется влажным, и хочется отодвинуться. Но я не смею. Как будто не могу пошевелиться. Более того, слушая это судорожное дыхание, этот отчаянный, отрывочный лепет, я готов встать и отправиться к отцу. Где-то на задворках сознания мельтешит мысль: я приду, и папа меня таким взглядом ошпарит, что вся охота препираться мигом рассосется. Но меня не пугает отцовский гнев. Сэмми просит и я... как тряпка, как чертова клуша...
       Я точно дурак.

       - Сэм, прекрати. Папа же меня вытащил.
       Он срывается с места и вылетает из комнаты. Хлопает дверь в ванную. Ну, вот, опять. Ревет все время. Прячется в ванной. А глаза, как у вампира, красные, с сеткой капилляров. И веки опухшие.
       - Сэм! - кричу, насколько сил хватает. - Вылезай, девчонка! Я умру, а ты проплачешь и не заметишь!
       Он появляется на пороге спустя пару минут, вытирая глаза рукавом рубашки. Моей, между прочим, рубашки! Фланелевой, в красную клетку. С каких пор Сэм таскает мои рубашки? Ладно те, которые мне уже малы, все ему по наследству переходят, но эту я сам еще ношу. Вон, манжеты ниже пальцев висят.
       - Пугало огородное. Ты зачем мою рубашку напялил?
       - А что, нельзя? - Сэм краснеет.
       Ладно, проехали.
       - Расскажи... Ну, как все было?
       И я рассказываю...
       
       В Монсвилл мы с отцом приехали 20-го вечером. Гостиницу даже искать не стали: папа сказал, что сразу приступаем к работе. Честно - у меня уже все тело зудело, и свербело в одном месте. Ночное шоссе, запах бензина и дорожной пыли, лязг крышки багажника и тяжесть дробовика в руке... Романтика. Опьянение. Я пробовал пиво пару раз, на вечеринках, когда отец уезжал надолго. Вот то же самое! Голова кружится, в теле необыкновенная легкость и кажется, будто силища вот-вот через край попрет. Какой там перепуганный Сэмми, какие хныканья и предостережения? Я герой, я любого духа за пояс заткну!
       Есть еще такая штука - гордыня. Ну, дурь тоже есть, кто спорит. Только тут я облажался не из-за дури.
       Отец выбрал место в стороне от дороги и велел мне глядеть в оба и в случае опасности стрелять сразу, не дожидаясь команды. Вручил мне Рэмингтон, как я и ожидал. Помповое гладкоствольное ружье, длина ствола 14 дюймов, трубчатый подствольный магазин, 7 патронов. Я не впервые охотился с этим стволом, да и на полигоне сколько раз по мишеням палил, патроны сам заправлял.
       В патроны, кстати, на этот раз вместо соли добавили какой-то остро пахнущий порошок. Папа объяснил, что это смесь сухих трав, которых Нахима боится хуже адского пламени.
       И вот я с этой пушкой рассекаю вокруг поляны. Отец делает круг из соли, чертит какие-то знаки, зажигает свечи, благовония. Некогда мне было разглядывать, что он там химичил. Потом достал ту свою тетрадку, выпрямился и заговорил.
       Ни черта я не понял из его речи. Протяжный голос, то громкий, то тихий... Нараспев это называется, точно! И пока он говорил, стало так жутко... Помню, я успел еще подумать, как хорошо, что Сэмми сейчас далеко. А потом, наверное, переступил соляную черту.
       И все.
       Больше ничего не помню.
       Пустота. Черный провал.
       Очнулся от боли и диких воплей. Отец выкрикивал все те же непонятные слова на латыни, кто-то орал, как будто с него живого кожу снимали, а по моему горлу словно терка прошлась. Сознание... нет, это разве опишешь... Вот Сэм смог бы, он у нас много книжек перечитал, он бы подобрал. Сознание просто растворилось. Я за него цепляюсь, а оно ускользает. Пытаюсь понять, кто я, где я, и только, вроде, что-то проклевывается, как сразу тошнота, адская боль, металлический вкус во рту, жар в глотке, будто туда кипяток из чайника вливают. Ощущение, словно семь кругов ада прошел.
       Потом, когда второй раз очнулся, уже в машине, помню, как отец гнал Импалу сквозь ночь. Все качалось, за окном мелькали дорожные указатели. Дождевые капли на стекле отчетливо помню... много-много капель... как слезы... как Сэмми...
       Ну, и в третий раз пришел в себя уже в мотеле. Первым делом услышал два голоса...
       
       - Воду, аптечку, сумку - живо! - кричит отец.
       А Сэм то ли не хочет, то ли не может с места сдвинуться. Верещит так, что уши закладывает:
       - Что с ним? Что ты с ним сделал? Я же говорил, я же просил, я же знал...
       Звук пощечины - и всхлипы, а потом тишина. Господи! Дергаюсь на кровати - боль накатывает и вышибает из легких последние капли кислорода. Поперек живота раскаленный железный прут, и мне не сдвинуться с места... Отец никогда не бил Сэма! Никогда, никогда, никогда! Мне влетало, а ему нет, даже в детстве, когда нарочно мимо горшка попадал или размазывал по полу джем...
       
       - У меня истерика началась, - хмуро говорит Сэм и отворачивается. Ему стыдно.
       - Я потом понял... А целовалась эта сука хуже Даны Элкинс из 9С. Та хоть язык в самую глотку засовывает, а эта вообще целиком залезла.
       - Фу, - его перекашивает.
       - Ага, та еще мерзость.
       - Дана Элкинз. Она же страшная.

       От улыбчивой медсестрички в коротком белом халатике я тихо млею.
       - Заходите. Кому тут швы снимать?
       - Мне.
       - Тогда может быть, ты подождешь в коридо...
       Договорить она не успевает.
       - Нет, - перебивает Сэм. - Я с ним.
       - Моральная поддержка, - говорю я и улыбаюсь, хотя предпочел бы шлепнуть мелкого по макушке и вытолкать за дверь.
       - Идемте.
       В следующий миг я уже рад, что Сэмми со мной. За соседней дверью нас встречает, если верить бейджику на халате, "Дэвид Алан, хирург". Огромный, жирный, бритый наголо, низколобый и с нависшими бровями. Большая круглая голова и почти полное отсутствие шеи. Видит нас, и, не успев поздороваться, начинает закатывать рукава на огромных и таких совершенно мясницких руках, покрытых густыми черными волосами.
       Сэм бледнеет на глазах.
       - Ложись, парень, - зверская физиономия доктора благодушно расползается в улыбке, а в руках появляются хирургические щипцы.
       Прикидываю, с какого захода удастся заломать эту гигантскую ручищу, если она начнет отрывать мне что-нибудь лишнее, и с ужасом понимаю, что шансов мало. Но не позориться же перед сестричкой?
       - Я быстро, - говорю Сэму и ободряюще хлопаю его по плечу.
       Сэм обреченно кивает. Кажется, ему в голову приходит та же неутешительная мысль о самообороне.
       - Где дергать?
       Задираю рубашку и футболку.
       Рубец выглядит омерзительно. Красный, неровный и толстый, как веревка, и расползшиеся следы от иглы по краям. Потом, где-нибудь через год, побелеет. У отца было несколько глубоких ран, от них такие же шрамы остались: под левой лопаткой, на боку под ребрами и на плече. Он сказал, что сначала болит сильно, будто каленым железом прикладывают, потом кожа теряет чувствительность, а потом все приходит в норму и ни боли, ни шрама не чувствуешь.
       - Ого! Кто это тебя так?
       - Собаки. Три. Одичавшие.
       - Да-а-а... Ну, терпи, герой, что ли... Шибко больно не будет, но и удовольствия не получишь, это я тебе обещаю.

       Сэм спрашивает про маму. И задает еще кучу всяких вопросов. Залезает на кровать перед сном - не знаю, почему по вечерам его все время пробивает на разговоры, - и смотрит так задумчиво, нахмурив брови. Я эти его взгляды с детства знаю. Как только замечаю, сразу хочется свалить куда-нибудь и затаиться, переждать, пока у мелкого иссякнет желание устраивать мозговую атаку...
       
       - Дин, а как она выглядела?
       В сотый раз слышу этот вопрос, в сотый раз отвечаю:
       - Посмотри фотографии, а? Знаешь же, где альбом лежит.
       И в сотый раз понимаю, что Сэма такой ответ не устроит.
       - Да не-е-ет, - тянет он с досадой. - Какая она была?
       Я всегда отвечаю:
       - Добрая.
       Потому что это правда. И потому что Сэму этого как будто хватает.
       Он надолго замолкает и лежит тихо-тихо, даже дыхания не слышно. В соседней комнате скрипит диван, и шуршат газеты - это папа, устроившись поудобнее, ищет заметки о необычных происшествиях. Сэмми думает о своем. Наверное, о том, какой была бы наша жизнь, если бы не тот ужасный пожар, если бы не демон... если бы отец не пустился в погоню. А я не хочу об этом думать.
       - Дин, а почему папа не привел другую маму? Почему не женился?
       Странно. Этот вопрос звучит впервые. Я никогда им не задавался. Мне и в голову не могло придти...
       - Потому что такая - одна на миллион, Сэмми, - отвечаю я без раздумий. - А еще потому, что у папы есть охота. Ну, и конечно, я не хочу другую маму. Другие бы не смогли полюбить нас так, как любит отец, а на меньшее я не согласен. Ты... ты просто еще слишком мелкий, чтобы это понять.
       - Я не мелкий, - обижается Сэм. - Просто когда кто-то из родителей умирает, другой обычно женится снова. У Уоррена Мелкинза умер отец и...
       - Мама не умерла, - перебиваю я резко. Очень резко. Сэм затихает, поняв, что сказал что-то не то. - Понятно тебе? Умирают от болезней или от старости.
       Больше я ничего не говорю, и Сэм не лезет. Иногда он проявляет удивительную чуткость, хотя чаще, конечно, прет напролом.
       Мы лежим, наверное, уже больше часа, когда он решается на очередной вопрос.
       - Дин, а другие родственники у нас есть?
       Самому интересно, Сэмми...
       - Если бы у нас были родственники, мы бы знали. Мы ведь знаем пастора Джима и Калеба.
       - Но папа все равно не все нам рассказывает...
       - Потому что так надо, ясно тебе? У отца полно секретов, может, даже штук сто. Но и причин что-то скрывать не меньше.
       - Вот бы узнать хоть парочку, - бубнит Сэм и... засыпает?
       А я пол ночи вспоминаю мамину улыбку. Глаза покалывает, а в носу щиплет, и ничего не хочется.

       - Дин, а что ты мне подаришь на Рождество?
       - Ничего. Пусть тебе Санта приносит. Хотя постой...
       Надо видеть его лицо! Малыш весь напрягается, придвигается ближе, в глазах восторженное предвкушение. И тут я ему спокойненько так заявляю:
       - У меня где-то завалялась пара дырявых носков. Сгодится?
       Ха-ха-ха!
       Он моргает, насупившись. Но не обижается. По глазам вижу, что не обижается. Только нижнюю губу выпячивает и надменным тоном произносит:
       - Тогда я тебе учебник "Стандартизация, метрология и сертификация".
       Вот ведь мелкий гнус! Это ж почти матом! Нахватался в своей библиотеке...

       - Пап, - замираю на пороге комнаты. Нервничаю. Черт!
       Отец застегивает дорожную сумку, в которую только что положил две новых бутылки со святой водой, и выпрямляется. Смотрит на меня вопросительно.
       - Да?
       Не могу произнести это вслух. Не могу попросить... не привык я просить, блин! "Папа, нет ли у тебя денег Сэму на подарок к Рождеству?" Нелепость. У него самого в карманах ветер, иначе мы бы ели не макароны с пастой, а пиццу и гамбургеры с колой. Я это понимаю.
       Поэтому, помявшись, машу рукой:
       - Ничего, забудь.
       На пороге появляется Сэм в новых джинсах, которые отец только что купил ему взамен тех, что мы "порвали". Джинсы широкие, темно-синие, без прибамбасов - Сэм такие терпеть не может. Уверен, он нарочно не затянул ремень туго, чтобы джинсы болтались на бедрах с ширинкой между коленей, а на щиколотках сложились гармошкой.
       - Они мне велики, - бурчит Сэм. - Я выгляжу, как чучело.
       Так. Очередной повод поскандалить.
       - Ты и есть чучело, - поспешно заявляю я. - Подтяни повыше и застегни ремень. Тебя что, не учили носить штаны? Ты что, в юбке все детство прошлялся?
       Сэм выжигает на мне взглядом дыру.
       - Я разогрею ужин, - говорит отец и выходит в кухню.
       - Болван упертый! - говорю я, понизив голос.
       Когда он, наконец, научится уважать отца и считаться не только со своими капризами?

       Парк Уайт Уотер, на днях открылись аттракционы.
       - Дин, я тут все обегал, - Сэм задыхается после быстрого бега, радость из него так и прет.
       - Там русские горки, - возбужденно машет рукой в сторону гигантской синей ленты, которая извивается над деревьями, как уж на раскаленных углях. Тошнота подкатывает к горлу от одного взгляда на это монументальное сооружение.
       - И что?
       - Я хочу прокатиться!
       - Ага. А если ты выпадешь из кабинки и разобьешься, папа открутит мне голову.
       - Дин! - брат возмущенно пихает меня кулаком в плечо. - Я не выпаду!
       - У меня все равно нет денег, Сэм.
       - Да ладно тебе, - он жалобно сводит брови.
       - Серьезно, чувак. Только на карусели.
       Сэм презрительно щурится.
       - Издеваешься, да? Я что, маленький? Ты бы мне еще электрические машинки предложил.
       - Так, малявка: либо карусели, либо ничего.
       Минуту Сэм испепеляет меня взглядом, и я успеваю пожалеть, что у меня действительно нет денег на русские горки.
       - Ладно-ладно, - бурчит он. - Придет война, попросишь хлеба...

       Ну, что же я за идиот! Болван, кретин!
       Тир был отличным шансом! Полтора бакса - и какой-нибудь плюшевый таракан в смокинге - мой. Сэм любит плюшевые игрушки, хотя всегда недовольно морщится и ворчит: "Что я вам, девчонка?" Ему бы в зеркало иногда поглядывать... Пыхтеть - пыхтит, но с медвежонком, подаренным отцом четыре года назад на Рождество, не расстается. Куда бы мы ни ехали - это волосатое чудовище едет с нами! И ведь даже не пробует его "потерять" или "забыть".
       Так что я уверен, Сэму бы понравился новый мохнатый пылесборник, они бы неплохо смотрелись на заднем сиденье Импалы.
       Там действительно был тир...
       
       Я едва успеваю к закрытию и становлюсь последним игроком, которому выдают винтовку и две обоймы. Вышибаю все мишени. И получаю за это здоровенного снеговика в бордовом колпаке с колокольчиком и в шарфе с золотой бахромой.
       Я уже представляю, как торжественно вручу это очешуительное безобразие мелкому, или кладу под елку. Прикидываю, куда спрячу, чтобы мелкий не обрадовался раньше времени: под кровать или в шкаф на верхнюю полку. И тут замечаю Ее.
       Я явно произвел впечатление.
       Она улыбается и хлопает в ладоши, потом что-то говорит, расспрашивает, как меня зовут, где я учусь и где так хорошо научился стрелять. А я смотрю на ее сиськи, обтянутые майкой, которая надета на ней под курткой, глотаю слюну и прикрываюсь этим дурацким снеговиком! Я таких классных телок в жизни не встречал.
       - Зачем тебе плюшевая игрушка, а, Дин? Какой милый снеговик.
       И я... я не могу признаться, что выиграл ее для брата. Это кажется нелепицей: начать рассказывать о том, что у меня есть мелкий брательник... заноза в заднице и все такое... Я только пожимаю плечами и равнодушно говорю:
       - Да вот, выиграл. Все время что-нибудь выигрываю, не знаю, куда уже девать эти выигрыши. А хочешь, тебе подарю?
       Она лукаво улыбается и протягивает руки. Потом вынимает из кармана блокнот, вырывает листочек: розовый и в каких-то безумных котятах. На листочке мелкие циферки - телефонный номер.
       - Держи. Меня зовут Вивиан. Звони, если что. Приятно было поболтать, Дин.
       Меня трясет еще долго. Кое-как добравшись до дома, я запираюсь в ванной и первым делом выпускаю пар.
       Сижу на жестком резиновом коврике. Колючки упираются в зад, и это не слишком комфортно, но лучше здесь, чем в комнате, куда в любую минуту может войти Сэм.
       Сэмми...
       Я кретин.
       Я продал твой подарок за телефонный номер.

       Я злюсь на отца. Я не часто позволяю себе на него злиться, потому что всегда и во всем он оказывается прав. Я знаю это с детства и знаю, что лучшее, что я могу для него сделать, - это безоговорочно подчиняться. И не задавать вопросов. Он сильный, упрямый, выносливый, он несгибаемый, и то, что я к нему испытываю... нет, глупости все это - выразить чувства. Сопливые бредни... И все же это больше, чем преклонение, глубже, чем уважение, сильнее, чем привязанность. Когда он рядом, все становится до смешного простым и понятным. И я знаю, что я под лучшей защитой, какая вообще может быть в этом мире. Я и Сэмми. И я готов... не знаю, готов на все.
       Но сегодня я разозлился. На него - за то, что оставил нас с Сэмом одних. И на себя. Наверное, даже больше на себя.
       Сэмми, весь обвешанный разноцветной мишурой, носится вокруг елки, цепляя на нее то один шар, то другой, и светится от счастья не хуже лампочек на новогодней гирлянде. Камина у нас нет, поэтому он развесил носки на окне. А я думаю, как скажу ему, что у меня нет подарка. Я места себе не нахожу, а он... Как он может оставаться таким беззаботным, в то время как отец ушел, и мы оба знаем, что на работе сегодня не его смена? Как он может не догадываться о том, что папа отправился на охоту? Один! В Рождество!!!
       Я представляю себе праздничный ужин: омлет, гренки с повидлом и молоко. Выжидающее выражение на мордашке брата, его горящие от предвкушения глаза. И пустой стул вместо отца. И собственный виноватый вид утром, когда Сэмми помчится к елке и увидит, что под ней пусто.
       Ладно. Я просто себя оправдываю. Сам же понимаю, что отец тут ни при чем. Он, конечно, мог бы отложить дела ради нас с Сэмом, но, черт побери, мы взрослые парни! Мы съедим омлет, запьем молоком и отправимся спать.
       Когда в половине одиннадцатого открывается дверь, и на пороге появляется папа, я едва не кидаюсь на него с обвинениями. Останавливает меня его вид.
       Он сам не свой. Бледный и какой-то рассеянный, будто мыслями все еще остается где-то там, на охоте. Я чувствую запах пороха, гари, земли и пота. Очередная могила и поверженный призрак. В любой другой день я гордился бы им.
       Он треплет Сэма по вихрам, отдает мне куртку и направляется в кухню, чтобы вынуть из холодильника бутылку пива. Он цел, ни единой царапины, только весь перепачканный в земле, но я сразу понимаю: что-то стряслось. Мне кажется, он видел что-то слишком кошмарное даже по нашим меркам. И мне хочется подойти к нему и сказать, что я понимаю его, что я с ним, что все утрясется... Просто помолчать, в конце концов! Чтобы он знал... Но мы давно переросли это. Отцу нужно побыть одному.
       Я решаю помочь Сэму убрать коробки от рождественских украшений. Даже успеваю повесить сложить их одна в другую. А потом замечаю, что Сэма нет.
       Я нахожу его в кухне. Я помню...

       - Там Бука, Бука в шкафу-у-у!!! - ревет Сэм.
       Ему шесть, и он верит в это чудище: в утопленника, вылезающего по ночам из шкафа, чтобы напугать маленьких детей. А мне десять, и я не верю. Я уже взрослый.
       - Не выключай свет! - просит он. - Дин... папа... не надо, оно там, оно набросится и съест меня...
       - Сэм, ложись в постель, - командует отец. Но с Сэмом такой фокус никогда не проходит. Резкий отцовский тон только сильнее обижает его и вызывает досаду.
       - Нет!
       - Сэм, Дин побудет с тобой, пока я не вернусь...
       - Нет!
       - Слушай меня...
       - Не уходи. Почему ты всегда уходишь? Почему мы всегда одни? А если оно накинется на нас и... и...
       
       Я помню, как отец в ответ на это вложил в его ладонь пистолет и ушел. Я помню зареванное лицо мелкого, тупо глядящего на тяжеленный ствол в своей руке. Это было три года назад или около того, и с тех пор Сэм больше не устраивает истерик при отце.
       И вдруг я застаю этих двоих в кухне. Отца за столом и Сэмми у него на коленях. Они сидят в обнимку. И как будто кроме них в мире больше ни души...
       Ночь еще не закончилась. Я сижу в кресле возле двери и смотрю, как Сэмми спит. Скрипнула половица в соседней комнате - наверное, это отец встал с кровати, чтобы положить нам под елку подарки и распихать конфеты в носки. Хоть бы одним глазком взглянуть на то, что он нам приготовил! Но это не честно. Если Сэм утром, то и я тоже. ***

       Огни кругом. Фейерверк, свечи, мигающие гирлянды. Девчонки танцуют... Вивиан. Мы целуемся посреди гостиной, а кто-то аплодирует и кричит: "Давай крошка! Сделай из него мужчину!" Я не успеваю даже возмутиться, как оказываюсь в темноте и в тишине. Грохот музыки доносится издалека и словно сквозь толщу воды. Вивиан включает ночник и начинает раздеваться. Горло вмиг пересыхает, и меня трясет: возбуждение колючее и мгновенное, от страха немеют руки и подламываются колени, а от выпитого пива... или чего я там выпил, голова идет кругом. Потом тело, горячее, раскаленное, как движок Импалы после сотни миль пробега. Губы, шепот, стоны - целый хоровод видений, из которых невозможно составить нормальное, целостное воспоминание! Несколько рывков - и звезды взрываются перед глазами, а потом стыд... Дьяяяяявол, вот ведь дьявол... что за убожество... Скажите, что этого не происходит... что это не со мной... Кто-нибудь, скажите, что я не облажался в свой первый раз, и все это продлилось не две секунды, а хотя бы... хотя бы...
       Когда я возвращаюсь домой, Сэм не спит. Уходя, я велел ему запереть все окна-двери, оставил Смит-Вессон с полной обоймой и свой охотничий нож. Тот, что отец подарил несколько дней назад на Рождество. Сэм смотрел букой, но отпустил меня, времени была половина второго.
       И вот он по-прежнему сидит на отцовской кровати и щелкает кнопками на пульте, листая каналы. Ствол лежит рядом с ним на столике вместе с открытой коробкой пиццы и двумя банками колы. Он оглядывается, не говоря ни слова, и смотрит на меня.
       Шатаюсь, мысли как будто динамитной шашкой разорвало и разметало по всему свету - никак не могу собрать их воедино, но его лицо... его глаза... злость и облегчение, ненависть и страх... Господи, я не знаю, как можно вложить в один взгляд столько эмоций, а хуже того - как за несколько секунд их можно прочесть. Если до этого мне было просто невыносимо стыдно, то теперь хочется пойти в душ и утопиться. Содрать с себя запахи алкоголя и пота, женских духов и спермы, оттереть их с кожи самой жесткой мочалкой, какую только можно найти...

       Утро. Дикое похмелье. Первое похмелье в моей жизни.
       Отец останавливается у порога, и я встречаюсь с ним глазами. Взгляд у него жесткий и колючий, и в нем так явственно сквозит разочарование - мне вдруг кажется, я умер. Для него умер.
       - Где ты был ночью? - спрашивает он.
       Я ведь умею врать, не моргнув глазом, он сам меня научил! Но ему - не могу, потому что... потому что можно пережить что угодно: его злость, холодность, отчуждение, замкнутость или ругань. А разочарование нельзя. И я всеми силами стремился не давать лишнего повода...
       И тут влезает Сэм. Просто встает между нами и твердо заявляет:
       - Дин был со мной всю ночь.
       Папа не поверит, не поверит! И я чуть не кричу: "Ты чего плетешь, малявка?!" Черт, это же мое наказание, заслуженное! Я должен заплатить за то, что сделал! Бросил Сэмми, напился, как свинья... Я хочу, чтобы отец взорвался, наорал на меня, даже ударил. Это все расставит по местам, и проклятое чувство вины исчезнет...
       Но отец верит в смехотворное заявление Сэмми.
       Нет, не так. Делает вид, что верит. Кивает несколько раз, переводит взгляд с меня на Сэма и назад. Просто позволяет мне самому себя наказать. Я вижу это в его глазах: понимание, разочарование и приговор. А у меня словно язык в глотку провалился. Стою, как болван, слушая церковные колокола, бьющие в голове, и не могу сосредоточиться на том, что врет мелкий.
       Все, чего мне хочется теперь, - это тихо умереть. Отец ложится спать, Сэмми отправился гулять, положив мне на краешек кровати две таблетки и фляжку со святой водой. Он так ничего и не понял.

       Я слышу, как в душе стихает вода, и через несколько минут Сэм проскальзывает в нашу комнату и забирается в кровать. Свет уже не горит - я выключил его полчаса назад, глаза уже привыкли, и теперь комната расцвечена в серо-синие тона. Лунный свет просачивается сквозь занавески.
       Сэм возится под одеялом.
       - Эй, - зову его. - Не лезь больше в наши с отцом разборки, ладно?
       Он отвечает не сразу. Но в его голосе серьезность и спокойствие.
       - Не за что, Дин.
       Глупыш Сэмми, он правда думает, что спас меня от отцовского гнева. С трудом сдерживаюсь, чтобы не расхохотаться сквозь слезы. Но вот что странно: после его самонадеянного "не за что" мне как будто становится легче.

       Мы сидим все вместе в кухне и молчим. Это один из тех редких вечеров, когда я чувствую наши кровные узы... крепкие, неразрывные.
       Сэм корпит над уроками, обложившись тетрадками и учебниками, - пустого места на столе еле хватает на три кружки с кофе. Отец уже несколько дней чем-то озабочен, и у меня такое впечатление… предчувствие, как будто что-то снова надвигается, а папа старается это скрыть.
       Может, все еще винит себя в том, что не сумел вовремя прикрыть меня на последней охоте?
       - Пап, - начинаю я, - что-то происходит?
       Сэм напрягается и перестает писать, но глаз от конспекта не поднимает.
       Я думал, отец отмахнется, или пожмет плечами, или улыбнется, как обычно, грустно и ничего не ответит. А он вертит в руках чайную ложку и вдруг начинает говорить:
       - В одной норвежской саге рассказывается о том, как чародей напустил чары на две волчьи шкуры. Всякий, кто надевал их, превращался на десять дней в волка. Шкуры были обнаружены воинами Зигмундом и Синиотом, которые нашли приют в лесной хижине. Ничего не подозревая о чарах, Зигмунд и Синиот украли шкуры у хозяев хижины. Кто надевал эту шкуру, уже не мог ее сбросить. Зигмунд и Синиот, превратившись в волков, стали выть, нападать на людей и даже начали грызться друг с другом. По истечении десяти дней чары шкур утратили свою силу, и воины сбросили и сожгли их.
       Сэмми слушает, раскрыв рот. Он ведь мечтает об охоте, дуется, когда мы с отцом уходим, оставляя его одного. Заявляет, что никогда-никогда не пойдет на "вашу дурацкую охоту, больно надо", а сам тайком лазит по отцовским сумкам и играет в крутого парня с пушкой, когда дома никого нет. У него загораются глаза. Еще бы. Папа редко посвящает его в детали ПРЕДСТОЯЩЕГО дела, и, кажется, Сэм решил, будто сезон открывается и для него...

       - С днем рождения, Ди-и-ин! - Сэм влетает в комнату и повисает у меня на шее. Ладно... кхм. Сегодня разрешаю себя потискать.
       - Привет, пугало. И что ты мне подаришь?
       Он ставил школьный рюкзак на пол и смотрит оценивающе, наклонив голову на бок. Сдувает со лба прядку волос.
       - А что ты хочешь?
       - О-о-о, - расплываюсь в улыбке, - много всего, - и начинаю загибать пальцы:
       - Самую крутую тачку, самую мощную пушку, самого мерзкого призрака, чтобы забить на охоте, и группу поддержки школьной сборной по футболу в полном составе! Ну, еще можно картошку фри и курицу гриль под острым соусом!
       Про отцовское "Я горжусь тобой, сын!" благоразумно умалчиваю.
       - Не, я пас, - серьезно говорит Сэм. - Но у меня для тебя кое-что есть.
       Черт, ненавижу все эти душещипательные моменты. Стоишь, как пень, тупо улыбаешься и не знаешь, как себя вести. Чувствуешь себя одновременно злым и растроганным. Разворачиваешь фольгу (теперь ясно, куда пропала последняя пачка для выпекания курицы) и под воодушевленным взглядом мелкого вытаскиваешь на свет божий... это.
       - Сэмми... Что это?
       А оно... красивое... Черт, самое правильное слово! Красивое. Кривое, косое, заляпанное прозрачным резиновым клеем и отпечатками пальцев, но КРАСИВОЕ. Три проволочных круга, оплетенных полосками замши (теперь ясно, куда пропала старая непромокаемая отцовская сумка для соли). Внутри каждого - плетение из белой пропарафиненной нитки, а в центре - красная деревянная бусина. И несколько подвесок на замшевых шнурках: кусочки кости и ракушек, стеклянные бусинки и цветные перья.
       - Это называется "ловец снов", - объясняет Сэм. - Я вычитал о нем в библиотечном журнале "Оберег".
       Говорят, когда их изготавливаешь, они впитывают самые добрые мысли, которые потом охраняют тебя. Я старался думать только о хорошем.
       Нервно усмехаюсь, но Сэм серьезен:
       - Теперь ты под защитой, Дин. Это талисман на удачу. Его нужно повесить над кроватью, и он принесет тебе хорошие-прехорошие сны.
       Мы вместе вешаем "ловца" на полку между кроватями, и мне кажется... я думаю... я не променял бы его ни на крутую тачку, ни на мощную пушку. Не знаю насчет "Я горжусь тобой..." Нет, даже на это.

       - Дин?
       Сэм в одних пижамных штанах плюхается на стул и тянется к моей кружке с кофе. Тут же получает по пальцам и обиженно отдергивает руку.
       - Ну что, тебе жалко?
       - Жалко у пчелки, Сэмми.
       - Я Сэм!
       - А я не люблю, когда ты мусолишь мою кружку.
       - Зато когда тебя мусолят девчонки, ты любишь, - ворчит Сэм и встает, чтобы достать из холодильника бутылку с йогуртом.
       - Молчи, мелочь. Много ты понимаешь.
       Сэм молчит ровно пару минут.
       - Дин? Мне скучно.
       - И?
       - Из-за постоянных переездов у меня нет друзей.
       - Сходи к школьному психологу. Как там ее... Миссис Хейли? Вы, кажется, подружились?
       - Мне не с кем полазить по чердакам.
       Здрасте. Приехали. Гляжу на него и чувствую подвох.
       - Когда мы с тобой в последний раз дрались?! - выпаливает, наконец, Сэм.
       - Так ты затрещину хочешь? Это я запросто.
       Он и бровью не ведет.
       - А по чердакам когда лазали? А когда выезжали за город на полевые исследования? Что ты вообще за брат такой, если с тобой не поиграешь?
       Ну, ничего себе!
       - Сэм... Блин, мне пятнадцать лет!
       - И что, ты теперь пень трухлявый? Рассыплешься?
       - Отстань, а?
       Сэм улыбается и предлагает:
       - Как насчет подвала миссис Мастерс? На спор?
       
       ... Миссис Мастерс живет через подворотню. Да-да, вон тот полуразвалившийся двухэтажный сарай с перекошенными оконными рамами и есть ее жилище. Дама эта отличается от нормальных людей тем, что тащит в свои хоромы все, что ни попадя. То есть, не ворует, конечно, хотя кто ее разберет, но если что-то плохо лежит, например, на помойке - в тех самых бочках, что между нашими с ней окнами, - обязательно унесет. Пару раз мне довелось побывать у нее дома в прихожей - папу интересовал какой-то железный ларчик с замочком, и за два с половиной часа, взмокнув от пота и истратив весь словарный запас и арсенал "обворожительных детских улыбок", мы с Сэмми выклянчили для отца это барахло.
       Меня она особенно невзлюбила за то, что я однажды подстрелил ее кролика. Мы с Сэмми отрабатывали новый прием охоты на призраков - твердыми кусками соли из рогатки, - и я угодил в это грязно-серое чучело с ушами. Принял за булыжник, подумаешь. От заряда соли в филейную часть животина скончалась на месте, а я в следующие пол часа узнал о себе много нового и интересного... Сэм так густо не краснел с тех пор, как я предложил ему жениться на соседской девчонке, еще когда мы в Хадсоне жили. И больше уже не покраснеет, потому что воспроизвести эти трехэтажные конструкции, упоминающие всех моих родственников до седьмого колена и несколько подробных инструкций из Камасутры больше никому не удастся...
       
       ... Какого лешего я согласился с ним поиграть? Чокнулся? Поиграть у Сэмми - это кто первым пройдет полосу препятствий из нескольких подворотен, заборов, мусорных бочков и черных подвалов. Какая жизнь, такие игрушки. В последний раз мы так играли года два назад, а до того, наверное, раз тысячу. И я всегда приходил первым, потому что я старше. Ну, за исключением тех случаев, когда специально поддавался, чтобы мелкий не слишком раскисал.
       - Начинаем с подворотни у мусорных баков, - деловито говорит Сэм после того, как мы доедаем тосты, допиваем кофе и йогурт и выходим, чтобы обогнуть дом со двора. - Кто первым пересечет подвал. Идет?
       На улице прохладно, ветер сырой и колючий.
       - Идет.
       Выкручиваем ржавые болтики в решетке на подвальном окошке и проваливаемся в бездну пыли, вони и черноты. Сэм рассекает кучи рванья, как танкер - морские волны, а мне приходится сгибаться в три погибели, чтобы не приложиться макушкой к низкому потолку. Откуда-то несет тухлятиной...
       Сэм находит источник вони раньше меня.
       - Эй, Дин, - замогильным шепотом зовет он. - Здесь труп...
       Волосы встают дыбом.
       - Отойди оттуда! Не смотри, давай лучше убираться...
       Подбираюсь поближе, напрягаю зрение и вижу: лежит на мешке с крупой полуразложившаяся крыса. Здоровая, как кабан. А Сэм ржет, идиотина, и показывает мне язык!
       - Ах, ты...
       Ныряет за полку с какими-то пыльными банками. Я - за ним. Вот уже почти догнал, почти схватил... И тут прямо над головой раздается такое противное шарканье, и глухой голос сквозь доски:
       - Кто там шарится под полом, сейчас спущусь, башки поотворачиваю.
       До противоположного окошка мы летим на полной скорости без тормозов, перемахивая через бочки с гнилой капустой и железные кроличьи клетки. Решетку на окне выносим вместе с рамой. Сэмми хорошо вошел, как влитой, а я застреваю. И слыша за спиной скрип открывающейся двери, представив каргу Мастерс с рогаткой и куском соли... Нет, думаю, я все же побил ее рекорд по количеству матерных слов в минуту.
       Нас выносит в переулок, оттуда перелетаем через забор. И приземляемся на детскую площадку Айрон-стрит. Прямо под ноги Вивиан, которая выгуливает свою собачку.
       Вонючий, орущий: "Я - Бэтмэн!" - в соплях из квашеной капусты, с паутиной на физиономии и младшим братом, ржущим во всю глотку, я неотразим. Тридцать секунд позора. Лучше бы я умер в тот раз от похмелья.

       - Смотри, папа вчера принес. Моссберг 590. Помповое гладкоствольное ружье, магазин несменный, под стволом, на 9 (2 3/4") патронов. Запирание ствола - перекосом затвора, за казенную часть ствола. Ствольная коробка из алюминиевого сплава. Предохранитель сверху на задней части ствольной коробки. Отец рассказывал, что такие ружья состоят на вооружении Корпуса Морской Пехоты США, ну, и копы их тоже любят. А еще он сказал, что я смогу забрать его себе, если выбью десять из десяти на полигоне в эти выходные.
       Сэм долго смотрит на меня и вяло тянет:
       - Круто, чувак. Хочешь, стихи почитаю?

       - Сэ-э-эм?
       Ага! Я умею двигаться бесшумно!
       Выдергиваю из рук братишки мерзко-розовую валентинку.
       - Не смей! Хапать! Мои! Вещи! - взрывается Сэм, подскакивая с дивана и мгновенно багровея от... гнева? Ну да, ну да, ищи другого дурака. Стыдобища-то, парень! Ставлю два к одному, сейчас провалишься сквозь землю!
       - Сэмми получил любовную записку?
       - Дин, не смей... не... это не тебе написано...
       Он и не пытается отнять. Просто стоит, сжав кулаки, и тяжело дышит.
       - А там у нас что? - киваю на диван. - Еще?
       Он не двигается. Где-то я уже видел этот взгляд... ах, да... у папы в то злополучное похмельное утро.
       Охота задирать его сразу пропадает. Она словно сдувается внутри меня, как воздушный шарик, и на ее месте воцаряется странная, безжизненная пустота. Хочется сказать что-нибудь ободряющее, вроде: "Ты реально крут, чувак!" Должен сказать: "Прости". А говорю:
       - Сопливый праздник для сопливых младших братьев.
       Бросаю открытку на диван и выхожу из комнаты. Что ж, своими сорока четырьмя валентинками теперь не похвастаешься.

***

       - Так кто такой этот Майк Оуэн?
       Импала мягко идет по шоссе. Радио молчит. Сэм на заднем сиденье увлеченно рубится в тетрис и ничего вокруг не замечает.
       - Старый приятель, - говорит отец, не отрываясь от дороги. - Служили вместе в морпехе. У него ферма за городом.
       - Он ничего не знает об охоте, да?
       Отец чуть заметно качает головой.
       - Никто не знает.
       С этим я не согласен. После той ночи, когда мы с Сэмом сражались с тварью из-под кровати, я сразу рассказал все отцу. Он не ругался, только осмотрел Сэма и велел нам идти позавтракать в забегаловку напротив мотеля. А когда мы вернулись, в комнате пахло горелыми листьями и еще чем-то. Отец сказал, что провел ритуал изгнания, а я вот думаю, если он не знал, что это была за тварь, как он мог ее изгнать? Значит, есть кто-то, кто знает?
       Но говорить ему об этом я, конечно, не стану...

       Бежим пять миль по пересеченной местности. Сэм в отличной форме: ни разу не отстал и не захныкал. Спотыкается о корягу, растягивается на земле, обдирает колени - и все молча. Даже не пикнул, не то, что тогда, осенью.
       Прыгаем через овраги. Лазаем по деревьям. Я быстрее.
       Зато под перекладиной пролезаю за семь секунд, а Сэмми за шесть с половиной. Будем считать, ничья.
       Пахнет листьями и озоном. Утром прошел дождь, и почва еще сырая, а воздух удивительно прозрачный. Мне хорошо, мышцы после тренировки немного ноют, но это самая приятная боль, которую можно испытать. Удовлетворенная, пресыщенная. Возникает тревожное чувство, будто я буду вспоминать об этой поездке всю оставшуюся жизнь.
       Возвращаемся на ферму. Спортивные штаны сырые и в земле от бесконечных падений. На футболках темные пятна от пота. Но настроение самое что ни на есть приподнятое.
       После обеда стреляем
       Сэмми выбивает семь из десяти пивных банок, а по мишени попадает в пятерку. Пальба из дробовика ему еще дается с трудом. У него проблема с глазомером: все время кажется, что достаточно близко подобрался, чтобы поразить движущуюся мишень, а на самом деле разброс при выстреле получается огромным, и Сэм постоянно мажет. И терпения у него маловато. Упрямство - не терпение, от упрямства он готов торчать на поле до посинения, а потом с досады разряжает весь магазин в пугало с двух шагов. От пугала остается лысый шест.
       - Зачем мне учиться стрелять из дробовика, если я никогда не буду из него стрелять? - упрямо твердит он, отказываясь брать отцовский Бенелли.
       - Будешь, - возражает отец. - Придется.
       - Есть же что-нибудь попроще? Я из этой дуры все время мажу!
       - В нашей работе нет необходимости точно наводить на призрака прицел: достаточно пальнуть наугад, и соль разлетится конусом, а этого вполне хватит, чтобы отогнать тварь. Ясно? - объясняет отец.
       Сэма это не убеждает.
       - Можно сэкономить доли секунды, которые спасут тебе жизнь, - добавляет папа. - Кроме того, можно стрелять, не дожидаясь полной перезарядки. Всего пара секунд после опустошения магазина - и можно стрелять снова. Это тоже плюс, когда счет идет на секунды.
       - А еще, - говорю я, - Бенелли - один из немногих стволов, которые наносят хоть какой-то урон во время прыжка. Попробуй попасть из Игла в прыжке?
       Сэм смотрит недоверчиво, но все же берет дробовик.
       Следующий час он скачет по полю, как заяц, зигзагами, и палит по гнилым тыквам патронами с синей краской.
       - Твою мать... - с чувством выдает Майк Оуэн, подходя к нам с термосом под мышкой и свертками бутербродов и почесывая за ухом. - Пейзаж из наркоманского бреда.
       - Сюрреализм! - гордо выдыхает Сэм, вытирая пот со лба грязной ладонью.

       - Мы уезжаем.
       - Опять? - Сэм закатывает глаза и откидывается на спинку стула. Бросает ручку на раскрытую тетрадь. - Но учебный год еще не закончился!
       - Пойдете в другую школу. Я обо всем договорился.
       - Куда на этот раз?
       - Седар-Рапидс, Айова. Неделя - и мы на месте. Дин, начинай паковать вещи, с утра выезжаем.
       Отец сдергивает куртку с вешалки из шкафа и идет к двери.
       - Это как-то связано с той историей? - спрашиваю я, прежде чем успеваю подумать. - Про оборотней?
       Он бросает на меня быстрый взгляд и молча кивает. А потом уходит. Почему-то этот взгляд кажется мне важнее любых слов, и я понимаю: работа снова не терпит отлагательства. А значит, мы больше не будем задавать вопросов.
       Когда за отцом закрывается дверь, я поворачиваюсь к Сэму.
       - Ну что, книжный червяк? Поможешь собрать чемоданы?
       - Слушай, - он явно хочет что-то сказать. И не просто сказать, а поговорить. По душам.
       Блин...
       - Неужели тебе совсем-совсем не жаль? Ни капельки?
       - Уезжать? - уточняю я.
       - Да.
       - Ну... не скажу, что буду скучать по нашему домику с видом на подворотню, мусорным бочкам и миссис Мастерс, по школе и этому дураку со стеклянной челюстью... Моргану Доунсу.
       - А мне жаль...
       Сэм замолкает, и я прямо-таки кожей ощущаю эту наполненную унынием и трагизмом тишину. В ней как будто плавают его сожаления, несбыточные надежды и разочарования. И он варится в этой постно-пресной каше, сидит посреди комнаты, с поникшими плечами и мученическим видом.
       Не понимаю. Друзей он так и не завел, о девчонках думать еще рано, проблем с учебой никогда не было - переезды и разница в школьных программах почти не влияют на его успеваемость. А дорога, новые штаты, новые впечатления - это же здорово! Зачем киснуть в одной дыре, если можно наслаждаться сменой обстановки и окружения?
       Я иногда думаю о том, каково это: иметь дом. Не съемный домишко, на который у отца хватает денег, а настоящий дом, в котором ты родился, вырос... Каково это: возвращаться из школы и чувствовать себя в безопасности? Привыкнуть к одним людям, втянуться в размеренную жизнь и ни о чем не думать. Каково это?
       Как Сэму удается привязываться к местам? К школе, в которой он постоянно "чувствует себя чужим" и в которой у него ни одного приятеля, кроме библиотекарши? Как ему удается за неделю обживать комнату настолько, чтобы в ней угадывался его характер? В каждом номере отеля или съемном домишке, где мы проводим больше недели, Сэм умудряется устанавливать порядок. Он для всего отводит определенное место - всегда разное. Здесь его учебники на полке между кроватями, а год назад в Хадсоне - в нижнем ящике шкафа вместе с рубашками и футболками. И только попробуй, тронь! Он постоянно собирает какие-то мелочи: календарики, ручки, фигурки из шоколадных яиц, ножницы, значки и кружки и таскает с собой из города в город, чтобы каждый раз раскладывать свое богатство на полках, тумбочках и подоконниках...
       
       - Сэм, на кой тебе все это барахло?
       - Это мои вещи, - он выдергивает у меня из рук стеклянную фигурку дракончика - зеленого с оранжевыми крыльями - и засовывает ее в облезлую, засаленную коробку из-под отцовского портмоне.
       - Ты похож на моллюска, - сообщаю я, прислоняясь к косяку и наблюдая, как он ходит по комнате и утрамбовывает в маленькие коробочки свое богатство. - Целый дом с собой таскаешь.
       Сэм останавливается и поворачивается ко мне, глядя в пол.
       - А у меня есть выбор?
       Только теперь вижу, как он расстроен.
       Ладно, Сэмми, это была дурацкая шутка. Я же вижу, как много для тебя это значит, как ты стремишься из каждого убогого гостиничного закутка сделать свой угол. Но что, черт побери, мы можем сделать? Бросить все и зажить "нормальной" жизнью? Теперь уже слишком поздно.
       Хотя... я бы хотел этого для тебя.

       - Не понимаю, на что ты снова дуешься? Ну, завернули в Далхарт... Ну, хорошо, нехило завернули...
       - Крюк почти в двести миль, - вставляет Сэм.
       - У папы здесь дела.
       - А у меня школа.
       - Нагонишь свою школу. Слушай, - я сажусь на гостиничную кровать и пытаюсь заглянуть ему в глаза. Упрямо отворачивается. - Папа собирает сведения. Я видел, как он перебирает газетные вырезки и полицейские сводки...
       - Опять шарил в его сумке?
       - С чего ты взял?
       - Ладно, не строй из себя святую наивность.
       - Я не суюсь в отцовские сумки, понял? - повышаю голос. - И не ворую мешки для соли, в отличие от некоторых.
       Сэм сверлит меня обиженным взглядом.
       - Я видел, как он записывает что-то в дневник... в ту тетрадь, помнишь? И делает пометки на карте и календаре.
       - Я думал, он тебя ввел в курс дела, - Сэм выглядит немного растерянным и удивленным.
       - Нет. Но зря, что ли, он рассказывал нам легенду об оборотнях? Он мог бы найти сверхъестественное и поближе, чем за 2 000 миль от Мэрисвейла, - и, тем не менее, мы едем в Айову.

       Асфальт, пыльный горизонт, запах бензина и горячей резины... Еще несколько дней и мы на месте. А пока останавливаемся в мотеле, в комнатке с двумя кроватями. Снова делить койку с мелким...

       - Дин, подвинься.
       - И не подумаю.
       - Пааап? Он меня сталкивает.
       - И ничего я не сталкиваю! Я больше тебя, значит, мне нужно больше места, - нарочно выпячиваю зад.
       - Дин! - получаю ощутимый тычок локтем под лопатку. - Пап, он издевается.
       - Сэмми, лежи и не дергайся, - немного отодвигаюсь. - Для твоих костей много места не надо. Поместился?
       Сэм откидывает одеяло и вскакивает с постели. Пружины натужно скрипят - видимо, не привыкли, чтобы по ним прыгали чокнутые младшие братья.
       - Давай черту проведем!
       - Колючей проволокой?
       - Нет, давай. Встань, посмотри сам, я сейчас свалюсь.
       Поворачиваю голову и окидываю его оценивающим взглядом:
       - Не свалишься. Ты же на полу стоишь. Ноги не держат, Сэмми?
       - Я тебе не Сэмми! - злится мелкий.
       Блаженно вытягиваюсь на кровати в полный рост, перевернувшись на спину:
       - Ты не поверишь, без тебя так свободно... ммм... поспи на полу, а, Сэмми?
       Брат налетает на меня и пинает, толкает локтями, а потом даже умудряется укусить. Звуки возни: шлепки, тычки, шипение, вскрики и скрип пружин - кажутся громогласными. Кое-как подпихнув меня к краю, Сэм победно устраивается на своей половине. Он неровно дышит и сучит ногами, а от его тела идет самый настоящий жар, как от раскаленного на солнце асфальта.
       Две минуты покоя. А потом...
       - Дин, не перетаскивай на себя одеяло.
       - Я не перетаскиваю.
       - Тогда почему мой конец до простыни не достает?
       Хмыкаю:
       - Потому что ты еще маленький!
       И получаю голой пяткой по лодыжке.
       - Ай! Очешуел?
       - Не стягивай одеяло.
       - Да ни фига я не стягиваю!
       - Пап, он надо мной издевается.
       - Да забери ты хоть все!
       Сэм заворачивается в одеяло, как мумия в бинты.
       Еще три минуты тишины. А потом...
       - Дин, твоя подушка опять сверху...
       И голос отца с соседней кровати:
       - Да дадите вы мне, в конце концов, спокойно выспаться, или нет?!

       Городок стоит на речке Седар. Тишь да гладь да божья благодать. Кедры в три обхвата. Милые домики под черепичными крышами. Старушки, стригущие газоны. И коллекционер чужих охотничьих трофеев, загрызенный собственной чи-хуа-хуа в собственной гостиной.
       Мы приезжаем рано утром 13-го марта. Отец снимает номер в мотеле. Значит, надолго не задержимся. Сэм рассовывает по углам свои безделушки и знакомится с очередными одноклассниками...
       
       - Знаешь, есть тут одно старое кладбище на окраине городка, - говорит Сэмми, вернувшись из школы.
       Тянет носом воздух и входит в кухню.
       - Я тебе уже говорил, что ненавижу жаренные яйца?
       - Хочешь сырых? - спрашиваю я.
       - Пожарь мне тосты.
       - Я тебе уже яйца пожарил.
       - Я ненавижу яйца!
       - Тогда останешься голодным.
       - Тебя я тоже ненавижу, - ворчит Сэм.
       - Напрасно, - отвечаю. - Я тут тебе кое-что принес.
       Он недоверчиво идет за мной в комнату.
       - Папа просил, чтобы ты помог ему с расследованием. Поискал какие-нибудь зацепки. Книжки - это как раз по твоей части.
       - "Легенды об оборотнях"?! - восклицает Сэм и хватает со стола книгу, за которой я два часа проторчал в библиотечной очереди. - Ух ты!
       - Так что, будешь яичницу?
       Сэм раздувается от гордости и кивает.

       Мы с отцом чистим оружие и заправляем патроны солью. Сэмми сидит на стуле, скрестив голые лодыжки, и листает свою книжку.
       - Хотите, что-нибудь прочитаю? - спрашивает он, когда молчание затягивается больше чем на час.
       Одновременно с отцом пожимаем плечами.
       - Существуют мнимые оборотни - ликантропы, - начинает Сэм. - Это психопаты, возомнившие себя оборотнями, не меняющие внешний облик, но от этого не менее опасные. А есть и настоящие оборотни - те, что меняют облик и либо полностью превращаются в волков, либо частично (посмотрел бы я на такое чучело с волчьим телом и человеческими руками). И те, и другие в полнолуние охотятся и пожирают добычу, при этом пронзительно воют.
       Оборотни по натуре одиночки, но могут и открыться близкому человеку или священнику. Или превратить другого человека в оборотня, чтобы не так скучно было. В такие моменты они особенно уязвимы, потому что дают себя обнаружить.
       Иногда они сбиваются в стаи, где есть вожак (первый оборотень, или альфа), и есть остальные - беты. Некоторые легенды гласят, что если убить альфу, его беты снова станут нормальными людьми.
       Превратившись в волка, оборотень может помнить о своей человеческой жизни, а может и не помнить или помнить частично. Но самый страшный тип оборотня - это "блуждающий демон". Такая тварь при превращении полностью теряет разум и попадает под власть звериных инстинктов: он начинает "драть" всех, кто когда-то его обидел или причинил вред, совершает самые жестокие убийства по самым пустяковым причинам: может убить, например, потому что ему наврали или не дали денег взаймы.
       - Там так и написано? - спрашиваю я. - Драть всех, кто обидел?
       - Ну, примерно, - Сэм перелистывает несколько страниц. – Это краткий пересказ. Пап, а правда, что все эти твари существуют?
       - Не знаю, я никогда не сталкивался, - отвечает отец, - ни с одной из них, но, возможно, на самом деле тварей гораздо больше. Однажды, когда ты был еще совсем маленьким, а Дин не ходил на охоту, я столкнулся с существом, умеющим принимать облик другого человека. А еще есть проклятые предметы, способные заставлять человека совершать страшные поступки, и это тоже своего рода превращение.
       Сэмми притихает. Наверное, пытается осмыслить, где же они все обитают, эти кошмарные твари? Неужели среди нас? Отец смотрит на него и слегка улыбается своим мыслям, а потом говорит:
       - Знаешь, каким бы ни был оборотень, против него существует отличный прием: серебряная пуля в сердце. Это главное.
       И выкладывает на стол коробку с полусотней серебряных патронов.

       - От старика-коллекционера, - говорит отец, - загрызенного собакой (а на самом деле кем-то, кто украл из его коллекции и примерил проклятую шкуру) цепочка смертей тянется в Клинтон, а оттуда - до самого Чикаго. Первые четыре убийства (в том числе и коллекционера) произошли в первые десять дней со дня кражи здесь же, в Седар-Рапидс, полгода назад. Потом вор-убийца обернулся человеком и выкинул шкуру в мусорный контейнер - это я выяснил, побеседовав с ним лично в местной психиатрической лечебнице. Дальше кровавый след уводит в Клинтон: видимо, контейнер вывезли на свалку, а там шкуру подобрал какой-нибудь бомж. Что стало с бомжом (или кто он на самом деле), выясню по приезду в Клинтон (три жертвы, загрызенные "бешеными собаками", все родственники). В лечебнице, естественно. Это произошло около двух месяцев назад...
       - Тогда ты впервые заговорил про ту легенду о проклятых шкурах, - киваю я.
       - А теперь убийства возобновились в Чикаго.
       - Возьми меня с собой? - прошу я. - Подстрахую, если понадобится.
       Он качает головой.
       - Найти убийцу будет не трудно, Дин. Как только действие проклятие закончится, он сам объявится. Я отыщу шкуру и сожгу ее, а ты присматривай за Сэмми. Все ясно?
       - Да, сэр.
       - Вот и отлично.
       Он улыбается и уходит.
       Мы снова одни...

       - Сэм, папа звонил, - стучу в запертую ванную.
       - И что?
       - Он уже в Чикаго, но расследование затягивается. С момента первого убийства прошло 13 дней, и вот новый труп. Это значит, что либо шкуру нацепил кто-то еще, либо оборотень пошел на второй заход и не торопится сходить с ума. Сэм?
       - Я слушаю.
       Подпираю стенку, разглядывая крашенные доски пола.
       - Этот оборотень ведет себя как типичный "блуждающий демон".
       - Угу.
       - Сэм! Что ты там заперся? Выходи.
       - Я занят.
       Конечно. Кого ты хочешь обдурить, Сэмми?
       - Это из-за тех двух бугаев, которые сегодня зажали тебя в угол на лестничной клетке?
       Продолжительное молчание.
       - Сэмми... Если хочешь, чтобы я с ними поговорил, только скажи. Ты же знаешь, я...
       - Отстань.
       - Что?
       - Отстань! Что ты вечно лезешь! Это не твое дело, сам разберусь.

       Ох уж мне это "Дин, не говори папе"!
       Я всего только на пять минут отвлекся! Ждал мелкого на углу школы, уже увидел, как он вышел на крыльцо, - и тут мимо проплыла такая киска... Только успел ей улыбнуться, повернулся - а Сэмми уже след простыл.
       Я идиот, кретин, дубина. Нужно было сразу бить тревогу, а я стоял там, озирался, даже подумал, что он меня заметил, разозлился и убежал. И потом, когда носился по окрестностям, разыскивая его, тоже повел себя по-идиотски. Ну, почему мне не пришло в голову заглянуть в школьный туалет? Я бы этих уродов по стенам размазал и не посмотрел, что сопляки еще! Ведь отец говорил: присматривай за ним, следи за ним в оба. Это означает еще и "думай хоть иногда головой, а не задницей"...
       
       Я нахожу его спустя пол часа в туалете. Он сидит на полу с запрокинутой головой и пытается остановить кровь, текущую из носа. Веко распухло, все лицо разбито, рубашка порвана, в черных пятнах крови, а манжеты без пуговиц. Но он не плачет, не скулит - вот это мой Сэмми! Только смотрит на меня, застывшего в дверях, с такой звериной тоской, что сердце сжимается. И отводит глаза.
       Багровый туман в голове, ярость, ненависть, злоба... Я готов в щепки разнести все в этом чертовом толчке, чтобы не видеть размазанной по стенам крови. Ору, что удавлю ублюдков своими руками, собственную голову готов размозжить об стену, потому что это я виноват: не уследил, не выполнил наказ отца... Когда врезаю кулаком по перегородке между унитазами, Сэмми вздрагивает.
       - Не надо, - шепчет он. Или:
       - Перестань, - я не могу разобрать.
       Нужно отвести его в медпункт. Но он только дергает плечом:
       - Пошли домой.

       Я отмываю его в ванной над раковиной, помогаю вымыть волосы и вычесать из них запекшуюся кровь. Приношу чистую одежду и лед, чтобы приложить к синякам, а он все повторяет:
       - Дин, не говори папе.
       Потом он сидит на кровати, обхватив себя руками. Грустный и задумчивый. Мокрые волосы растрепаны, лицо как будто разрисовано фломастерами, красным и синим.
       Не знаю, смогу ли простить себе...
       - Их было трое, - говорит он тихо-тихо. - И я не слабак.
       Конечно, ты не слабак, Сэмми. Просто в этой школе рассадник малолетних уголовников. А твой старший брат за тобой не уследил.
       - Как их звали? - спрашиваю. Я не смог уберечь его, но отомстить в моих силах.
       Он догадывается о моих намерениях сразу и слабо улыбается, отрицательно качая головой.
       - Сэм, этого нельзя так оставлять, - старательно подбираю слова. В горле ком из досады, злости и страха. Сглатываю его, но он не исчезает. Кулаки чешутся, хочется сейчас же пойти и врезать кому-нибудь... хотя костяшки на правой руке разбиты... смешно, я совсем забыл о них.
       - Нельзя спускать им на тормозах, иначе они подумают, что над тобой можно безнаказанно издеваться. Назови мне имена...
       Он снова качает головой.
       - Ладно. Обещаю, что просто поговорю с ними. Бить не буду.
       - Я сам, - говорит Сэм.
       - Сам? - вздыхаю. - Ты уже один раз попытался сам. Я ведь тебя спрашивал...
       - Я сам, - упрямо повторяет Сэм.
       Вот ведь упертый. Я понимаю. И злость, и стыд, и самонадеянность - все прекрасно понимаю. Но черта с два я теперь отойду от тебя дальше, чем на три шага!

       - Дин! - шипит Сэм. - Сколько можно таскаться за мной по всей школе! Я что, уже отлить без твоего присмотра не могу?!
       - От отца три дня никаких известий. Я подумал... ты должен знать.

       - Две пачки макарон и пакет сока - все, что осталось.
       Высыпаю содержимое одного пакета в кипящую воду и помешиваю ложкой.
       - Угу, - говорит Сэм. - Вот, послушай. Я тут накопал несколько городских легенд о том старом кладбище. Кого-то когда-то похоронили заживо, и с тех пор, если войдешь на территорию после полуночи, из могилы вылезет мертвец и высосет твою кровь.
       - Класс, - отвечаю я. - Макароны будешь?
       - Главное, чтобы не яйца.
       Смотрю на кипящую воду в кастрюле и думаю, что для полного сходства с домохозяйкой мне не хватает кружевного передничка.
       - Я вчера ходил в библиотеку, - сообщает Сэм рассеянно и наклоняется к рюкзаку, лежащему возле его стула на полу.
       - Тоже мне новость.
       - ... и сделал копии статей из газет 1982-го года. О пропаже двух мальчиков и девочки. Дети решили поиграть на том самом кладбище, пощекотать нервы и не вернулись. Вот, - он выкладывает на стол несколько листков, скрепленных степлером. - Потом была еще статья 1985 года... гляди, о стороже, найденном мертвым в трех футах от кладбищенской ограды.
       - А что с ним не так?
       - Пошел ночью на кладбище, и кто-то на него напал.
       - Нечего шататься по кладбищам ночью.
       - Я думаю, это дело рук злобного мертвеца, - серьезно говорит Сэм.
       - А я думаю, парень просто упился в доску.
       - Я докажу.
       Пусть доказывает. Пусть лучше занимается своими исследованиями, чем смотрит на дорогу и ходит из угла в угол.

       - Мы должны отправиться на его поиски, - Сэм сидит на кровати, опершись локтями о колени и обхватив руками голову.
       - В Чикаго?
       - Да.
       - И как, по-твоему, мы можем это сделать? Импала у отца, а денег на поезд у нас нет.
       - Но ты не понимаешь, - Сэм вскидывает голову. Глаза красные от усталости - в последние дни он почти не спит. - Что если он мертв? Что если оборотень загрыз его, и он лежит в какой-нибудь подворотне, истекая кровью?
       - Заткнись, Сэм. Лучше тебе заткнуться.
       - Ты не делаешь ничего, чтобы его спасти! - он порывисто встает и подходит ближе. - Ведешь себя так, будто ничего не происходит, будто тебе плевать!
       Секунда - и я хватаю его за воротник рубашки и встряхиваю - легонько, но ему хватает, чтобы испуганно замолчать, затаив дыхание.
       - Он велел нам ждать здесь, - говорю я вкрадчиво. - И мы будем ждать столько, сколько потребуется. Понял?
       Сэм выдыхает прямо мне в лицо, и я отпускаю его и отворачиваюсь. Незачем ему видеть мои глаза.
       Сэмми ведь на самом деле не думает, что отец погиб. Папа не может погибнуть, потому что он... лучше всех.

       - Я знаю, как обезвредить мертвеца на кладбище! - гордо заявляет Сэмми.
       Я лежу на кровати, закинув руки за голову, и смотрю в потолок. С папой все хорошо. Я знаю. Я уверен. Просто нужно немного подождать. До Сэма с его нелепыми проектами мне, если честно, нет никакого дела.
       Но он не настроен сдаваться.
       Садится напротив меня на кровать, с решительным видом открывает какую-то тощую книжонку и зачитывает:
       - Надо выбрать мальчика в таком возрасте, чтобы он не знал еще плотских деяний, посадить нагишом на некастрированного коня, ни разу не покрывавшего кобылу, и при том вороной масти, и провести по могилам. Где конь откажется идти, там и лежит вампир.
       И пока я пялюсь на него с отвисшей челюстью, Сэм поднимает глаза и неуверенно произносит:
       - У меня только два вопроса. Что такое плотские деяния и как это - покрыть кобылу?
       Так. От размышлений отвлечься все-таки придется. Хотя бы ради просвещения моего дремучего братца.
       - Дин?
       - Ладно, - говорю, - внемли, отрок...
       - Вот только давай без выпендрежа, а?
       - Окей, - я усаживаюсь на постели поудобнее, ибо момент обещает быть красочным и незабываемым. Потираю ладони.
       - Значит, слушай. Когда мальчик достигает половой зрелости...
       Сэм смотрит во все глаза, чуть приоткрыв рот.
       - Короче, когда пацан подрастает лет до двенадцати...
       Сэм приподнимает одну бровь.
       - Вот когда ты проснешься однажды ночью, а у тебя в трусах... э-э-э...
       Черт! Никогда не думал, что это так трудно! А он не может не таращиться на меня так, словно перед ним красный дикобраз размером с Импалу?
       - Ладно, - начинаю снова. - Что у тебя ниже пояса находится?
       - Ноги, - подумав, отвечает Сэм.
       - Да нет, выше!
       - Живот.
       - Так... Так не пойдет.
       - Хочешь, начни с бабочек, - предлагает Сэм. - Или с пестиков и тычинок.
       Ах ты, маленький... дефективный...
       - Ты без меня все знаешь! - говорю.
       - Я не просил рассказывать, что происходит, когда у мальчика начинают вырабатываться сперматозоиды, - спокойно говорит Сэм. - Я прошу объяснить, что такое плотские деяния и покрывание кобылы.
       Все. Чувствую - вспотел.
       - Так я и объясняю! Вот захочется тебе с девчонкой... э-э-э...
       Чувствую - вообще упрел.
       - Перепихнуться, - подсказывает Сэм.
       - Да! Вот это и будет плотскими деяниями. Понял?
       И тут Сэм... краснеет... Краснеет!!! Ага, мелкий, все-таки пронимает!
       - Помнишь Тину Ниссон? - спрашиваю. - Ну, вспомни, вспомни, вы с ней в Хадсоне за ручку ходили...
       - Не ходили, - у Сэма начинаю гореть щеки, лоб, уши и даже шея.
       - Я сам видел! Страшная Тина Ниссон с дохлой косичкой и прыщом на носу! Фу-у-у, Сэм, с огромным красным фурункулом, в котором полно гноя.
       - Замолчи!!! - взрывается мелкий. - Не было у нее никакого фурункула!
       - А! Так все-таки ходили за ручку?
       - Ди-и-ин, хватит!
       - Вот если бы ты на ней женился, то для того, чтобы у вас появились маленькие прыщавые фурун... тьфу, детишки, вам с ней пришлось бы...
       - Ш-ш-ш-ш! Ну, хватит, Дин!
       Сэмми готов расплакаться.
       - Ну, хорошо, - говорю, - плотские деяния разобрали?
       - Дальше, - бурчит Сэм.
       - Когда конь достигает половой зрелости...
       - Заткнись!
       - Так я ж еще не расска...
       Тут Сэм, изловчившись, пинает меня по лодыжке.
       - Ай!
       Да что ж это такое!
       - Я тебе сейчас жопу надеру, чучело!
       Сэм залезает с ногами на кровать и притихает.
       Долго сидим молча. А потом, наконец, в муках рожает гениальный вопрос:
       - Так, это... выходит... я подойду?
       - На чью роль? Мальчика или коня?
       Я мог бы промолчать, а Сэмми мог бы не бросаться на меня с воем и кулаками, но так уж выходит. Побеждаю, разумеется, я, хотя мелкий изрядно намял мне бока своими острыми локтями и коленками. И укусил в шею. Выглядит, блин... Я и тут мог бы промолчать, но вместо этого отворачиваюсь от зеркала и вскрикиваю:
       - Чувак, ты поставил мне засос?!
       Он ошалело пятится прямо через кровать, сползает на пол, и тут я понимаю, что он ничего не понимает.
       - Запомни, - говорю. - Нельзя целовать брата в шею. От этого рождаются дети.
       Слово "целовать" Сэмми знает - хвала небесам! - смысл сказанного улавливает, снова краснеет и на одном дыхании как выпалит:
       - Да пошел ты!
       - Вот расскажу папе, что ты ругаешься, он тебе всыплет по первое число.
       - А я расскажу, что ты мне неприличные намеки делаешь, тебя привлекут по статье о растлении малолетних и отправят в колонию для несовершеннолетних!
       Черт побери, мой мелкий за словом в карман не лезет! Ну... какой учитель, такой ученик, ага?
       - И вообще, - говорит он. - Не держи меня за дурака. От ЭТОГО дети только у Чужих бывают.
       - А ты не будь слишком умным, мелочь. Вот научишься называть ЭТО своими именами, тогда и поговорим.
       Последнее слово всегда за мной. Потому что я старше!

       Тихий всхлип, едва слышный вздох.
       - Сэм?
       Безмолвие.
       - Сэм, ты ревешь, что ли?
       - Нет.
       - Не ври.
       - Отстань. Спи дальше.
       - Сэмми... - смотрю в серый потолок, исчерканный тенями деревьев за окном и пятнами бледного света от фонарей. В голове столько разных мыслей... от плохих до очень плохих, и я не знаю, почему до сих пор не высказал ни одной из них. Может, пока они только в моей голове, они как бы не настоящие? А если их озвучить, они оживут... и станет ясно, что действительно случилось что-то ужасное? Намного легче, когда запрещаешь себе думать о плохом. Ведь боль переносить проще, если отвлечься, - отец всегда об этом твердит. Но сколько можно бегать и прятаться? Может, Сэмми прав, и нам действительно остается только рвануть на поезде в Чикаго и... и что? Найти отца? Обзвонить больницы? Объездить морги?
       - Хочешь, пойдем на это твое дурацкое кладбище?
       - Никакое оно не дурацкое, - возражает Сэм.

       Сэм готовится к этому походу долго, старательно и решительно. Целых полчаса. Вампиры боятся чеснока, поэтому Сэмми бежит к мисс Йохансон (хозяйке мотеля, помешанной на кулинарии) и выпрашивает у нее две головки. Очищает и нанизывает дольки на две нитки. Одну вешает себе на шею на манер бус, другую пытается повесить на меня. Сейчас, нашел дурака! Носи обе.
       Сует в рюкзак пачку соли, наконечник от разборной лопаты - черенок придется тащить мне, - мой охотничий нож, фонарик, два сэндвича с сыром и бутылку минералки.
       - Я не верю в вампиров, - на всякий случай предупреждаю я, пока он зашнуровывает ботинки.
       - Почему? - удивляется Сэм. - О них полно легенд.
       - И ты думаешь, всему можно верить? Любому бреду? К тому же, папа никогда о них не упоминал. Сейчас, например, модно снимать кино о контактах с инопланетянами, но верят в зеленых человечков одни психопаты.
       - И еще агент Малдер, - рассеянно добавляет Сэм, хлопая себя по карманам. - Ничего не забыл?
       - Ты забыл мне сказать, что мы будем делать с вампиром, когда найдем его.
       Сэм смотрит на меня, как на умственно отсталого.
       - Как что? Убивать!

       Кладбище Сент-Луис отгорожено от района с частными домами небольшим парком. Кедры, вид на речку Седар и тишина. По идее, в таком месте вечером должно быть полно мамаш с детишками и престарелых пар, но мы с Сэмом топаем по покрытой трещинами бесформенной асфальтовой дорожке в полном одиночестве. Только раз нам навстречу попадается какое-то чмо в обносках, и Сэм ускоряет шаги. Герой.
       Чтобы попасть на кладбище, нужно перейти по мостику через канаву и войти в насквозь проржавевшие ворота, висящие на одной петле. Сэмми по дороге подбирает какой-то сук и довольно быстро выстругивает из него кол.
       Мы на мостике. Сэм стоит с рюкзаком за спиной и колом в руке. А мне в голову неожиданно приходит мысль... Что будет, если его догадки по поводу этого кладбища не лишены оснований? Что будет, если там действительно есть кто-то... или что-то жуткое, злое? Призрак или зомби?
       - Сэм, стой. Вдруг там правда какое-нибудь чудище?
       - Трус, - презрительно кривится Сэм.
       За что тут же получает подзатыльник.
       Мы входим в ворота. Из-за бурьяна могил вообще не видно. В высокой траве кое-где проложены узкие тропы.
       - Гляди, Дин! - победоносно вопит Сэм. - Что я говорил, а?! Это дороги Мертвеца! Одна из них должна вести к его логову-могиле!
       И бросается вперед. Я бросаюсь следом, сжимая в руке рукоять Игла (не мог же я отправиться в это дурацкое путешествие совсем безоружным. Не вампиры, так голодные собаки или какие-нибудь каннибалы на этом кладбище непременно должны обитать, кто-то ведь загрыз детишек в 1982-м).
       Пробежав шагов тридцать, Сэмми останавливается, словно до него вдруг что-то доходит.
       - Ди-и-ин? - он разводит руками и говорит так грустно, что и бревно бы прослезилось, - Я про коня забыл.
       Смотрит на меня жалобно, выжидающе, словно конь у меня, скажем, в кармане завалялся, а я все его не достаю!
       Ну, и что я могу сделать? Заржать в голос? Или посочувствовать? Захотелось мелкому поиграть в охоту, называется. Разочарования полные штаны, в глазах печаль.
       - Ладно, - говорю. - Не все потеряно, чувак. Я где-то читал, что можно и без коня.
       Он с сомнением:
       - Точно?
       - Сто пудов, чувак. Раздевайся.
       - Зачем? - с подозрением интересуется Сэм.
       - Сам же сказал: проехать нужно ГОЛЫМ.
       Я думал, он спасует. Как бы не так! Тяжело вздохнув, мелкий начинает стягивать рубашку, футболку, джинсы...
       - Трусы снимать?
       - Снимай, - серьезно киваю я, а у самого истерика к горлу подкатывает, еще чуть-чуть - покачусь со смеху.
       - Не понимаю, чем мои трусы могут помешать найти вампира, - ворчит Сэм. - Отвернись!
       Как девчонка, ей-Богу!
       - Зачем? Что я, твоего червячка не видел? Я же тебя с пеленок купал!
       Но Сэмми встает насмерть, и пока я не отворачиваюсь, дальше раздеваться отказывается.
       Зрелище получается офигенное. Голый рыцарь и его верный оруженосец, груженый рюкзаком и шмотками. Очешуеть. Дальнейшее можно описать двумя словами: "полный пи...". В какой-то момент, когда я уже устаю от оханий и стонов Сэмми, продирающегося сквозь траву и кусты в чем мать родила, слева раздается подозрительный шум. Сэм чуть приседает от неожиданности, и его бледная, костлявая задница, наконец, скрывается из моего поля зрения в траве.
       Вечер уже в самом разгаре, точнее, не вечер, а густые синие сумерки. В лесу они всегда кажутся темнее и глубже.
       Сэм пригибается и крадется вдоль кустов, я за ним, бросив шмотки и нащупывая ладонью рукоять пистолета. Звуки - как будто кто-то роет землю. Шорохи, кряхтенье, мычание... и запах. Вернее вонь. Смрад. Повеяло дохлятиной. Сэмми приостанавливается и шепчет:
       - Чувствуешь вонищу? Это он! Давай так. Ты выскакиваешь с пистолетом с той стороны кустов и отвлекаешь его на себя, а я потом выпрыгиваю с этой и всаживаю кол ему в спину!
       - Стоп, всаживать нужно в сердце! - возражаю я, но фиг меня кто слушает:
       - Потом! Сначала обездвижим.
       И мы обездвиживаем.
       Я выламываюсь из кустов с воплем "стой, стрелять буду!" И только успеваю заметить очумевшие глаза мужика, как с другой стороны с душераздирающим воем вываливается Сэмми и несется на него, зажмурившись и размахивая колом.
       Мужик отшвыривает лопату и как ломанется прямо через овраг! Скатывается вниз, матерясь во всю глотку. И мы с Сэмом остаемся вдвоем слушать, как его вопли стихают за деревьями и могилами. Так и стоим друг напротив друга: один с пистолетом, другой голый, в бусах из чеснока и с колом. А между нами чуть в стороне от кучи земли лежит здоровенный труп собаки с вывороченными кишками, над которыми роятся мухи.
       Не помню, когда еще я так дико хохотал.
       - Заткнись ты, придурок! - вопит Сэм, когда до него доходит весь идиотизм ситуации.
       Скачет вокруг и пытается пнуть меня, куда придется.
       - Где мои трусы? Куда ты дел мои трусы?
       А я сгибаюсь в три погибели...

       - Что, пропала охота искать мертвеца?
       - Еще одно слово, и пожалеешь!
       - Я не специально потерял твои трусы. Честно.
       - Не ври.
       - Да говорю же, они нечаянно выпали из кучи барахла! Мне что, больше делать нечего, как кидаться твоими трусами?
       Дальше мы идем молча.
       Наконец, спустя час молчаливой ходьбы Сэмми не выдерживает, разворачивается ко мне и бурчит:
       - Заткнись!
       Медиум, блин.